Он лежал в своей дорогой квартире и слушал старые медленные баллады Роя Орбисона, многочисленные записи оперных певцов или музыку эпохи Возрождения, когда лютня была таким популярным инструментом.

Как же он сумел превратиться в эту темную личность, получающую деньги за то, от чего самому Тоби нет никакой пользы? Он убивает людей, чьих имен не знает сам, он проникает в самые неприступные крепости, возведенные его жертвами, и приносит им смерть в образе официанта, доктора в белом халате, водителя такси или уличного попрошайки, с пьяным упорством пристающего к человеку, прежде чем пронзить его смертоносной иглой.

Заключенное в Тоби зло до сих пор заставляет меня содрогаться, насколько может содрогаться ангел. Но добро, сияющее за ним, бесконечно меня привлекает.

Давайте обратимся к далеким годам, когда он был Тоби О'Даром и у него были младшие брат и сестра, Джейкоб и Эмили. Когда он напрягал все силы, чтобы получать стипендию и закончить школу с самыми строгими требованиями в Новом Орлеане. Когда он работал по шестьдесят часов в неделю, играя на улице, чтобы брат, сестра и мать были сыты, одеты и обуты, чтобы можно было заплатить за квартиру, где никогда не бывало гостей.

Тоби оплачивал счета. Он набивал продуктами холодильник. Он разговаривал с хозяином, если крики матери будили соседа. Он вычищал блевотину, он тушил огонь, когда жир со сковороды выплескивался на газовую конфорку и мать, визжащая, охваченная пламенем, отшатывалась назад.

Мать могла бы быть нежной и любящей, если бы не муж. Но ее муж отправился в тюрьму, когда она носила последнего ребенка, и она не оправилась от этого удара. Он служил в полиции и отлавливал проституток на улицах Французского квартала, а потом его зарезали в Анголе, тюрьме строгого режима.

Тоби было всего десять, когда это случилось.

Годами мать запивала свое горе и, лежа на голых досках, бормотала имя мужа: «Дэн, Дэн, Дэн». Тоби никак не мог ее утешить. Он покупал ей красивые платья, приносил корзины с фруктами и сладостями, но она неизменно напивалась каждый вечер. Он даже мыл ее и младших детей, чтобы в воскресенье повести всех на мессу.

По воскресеньям Тоби вместе с ней смотрел телевизор. Они вместе сидели на ее кровати, и ей тоже нравилось, когда полицейские в сериале выламывали двери и хватали омерзительных убийц.

Однако как только малышня подросла и перестала путаться под ногами, мать стала напиваться днем и отсыпаться ночью, а Тоби стал главой семьи. Каждое утро он старательно одевал Джейкоба и Эмили и пораньше отводил их в школу, чтобы самому успеть на занятия к иезуитам. Он ездил в школу на автобусе, и у него оставалось несколько минут, чтобы повторить домашнее задание.

К пятнадцати годам он уже два года, изо дня в день, занимался лютней и композицией. Теперь Джейкоб с Эмили делали домашнее задание в школьном классе для самостоятельных занятий, а учителя Тоби по-прежнему ничего не брали с него за уроки.

— У тебя великий дар, — говорила учительница, побуждая его играть и на других инструментах, что помогло бы ему зарабатывать на жизнь.

Однако Тоби понимал, что на это у него нет времени. Он объяснял Эмили и Джейкобу, как присматривать за пьяной мамашей, и отправлялся на все выходные во Французский квартал. Там он играл, поставив рядом с собой открытый футляр, лишь бы прибавить хоть что-то к жалкой пенсии отца.

На самом деле никакой пенсии не было, хотя Тоби никому не рассказывал об этом. Было лишь пособие для семьи и регулярные подношения от других полицейских, ничуть не хуже и не лучше отца Тоби.

И Тоби приходилось зарабатывать деньги на что-нибудь сверх необходимого или «на удовольствия». Например, на школьную форму для брата и сестры, на игрушки, какие были в их жалкой квартирке, столь презираемой Тоби. Он каждую минуту беспокоился о состоянии оставшейся дома матери и о том, сможет ли Джейкоб успокоить ее, если она вдруг впадет в ярость. Тем не менее Тоби очень гордился своим умением играть и отношением прохожих — они непременно останавливались и кидали ему купюры.

Тоби казалось, что его обучение музыке идет слишком медленно, однако он мечтал поступить в консерваторию по достижении соответствующего возраста и найти работу в ресторане, где можно играть постоянно и иметь стабильный доход. Это были вполне реальные планы, и Тоби жил ради будущего, отчаянно сражаясь с настоящим. Когда он играл на лютне и так легко зарабатывал деньги, необходимые на оплату жилья и покупку еды, он познавал радостное ощущение триумфа, прекрасное и почти осязаемое.

Он никогда не оставлял попыток подбодрить и утешить мать, заверить ее, что все еще образуется, что ее боль утихнет, что они когда-нибудь будут жить в собственном доме в пригороде, где у Эмили и Джейкоба будет собственный двор для игр, а перед домом — лужайка, и вообще будет все, что должно быть в нормальной жизни.

Где-то в глубине души у Тоби мелькала мысль, что однажды, когда Джейкоб с Эмили станут взрослыми и заведут свои семьи, а мать получит лучший медицинский уход, какой только можно устроить за деньги, он снова задумается о семинарии. Он не мог забыть, что значила для него когда-то церковная служба. Он не мог забыть то, что испытываешь, когда держишь в руках гостию и произносишь: «Это тело Мое», претворяя хлеб в плоть Иисуса Христа. И много раз, играя субботним вечером на улице, он исполнял литургическую музыку, которая зачаровывала вечно движущуюся толпу так же сильно, как и любимые публикой мелодии Джонни Кэша и Фрэнка Синатры. Тоби являл собой поразительную картину в образе уличного музыканта: без шляпы, короткостриженый, в синем шерстяном пиджаке и черных шерстяных брюках — даже эти детали давали ему преимущество перед остальными.

Чем искуснее он играл, с легкостью исполняя то, что ему заказывали, используя весь диапазон инструмента, тем больше туристов и местных жителей становились его поклонниками. Скоро он уже узнавал своих постоянных слушателей, всегда оставлявших ему самые крупные купюры.

Он играл один современный гимн: «Я хлеб жизни, тот, кто придет ко Мне, не будет голодным…». Это был воодушевляющий гимн, один из тех, что требовали полной отдачи, совершенной способности забыть обо всем, кроме музыки, и слушатели, собиравшиеся вокруг, всегда награждали музыканта за это. Тоби, словно в забытьи, смотрел под ноги и видел деньги, которые позволят купить спокойствие на неделю и даже больше. И ему хотелось заплакать.

Он играл и пел песни собственного сочинения, вариации на темы произведений, принесенных ему учительницей. Он соединял вместе мелодии Баха и Моцарта, Бетховена и других композиторов, чьих имен не мог вспомнить.

В какой-то момент он начал заносить на бумагу свои сочинения. Учительница помогала ему затем правильно переписывать их. Музыка для лютни записывается не так, как остальная музыка: здесь используются табулятуры, и это особенно нравилось Тоби. Однако настоящая теория и практика композиции давались ему с трудом. Если бы он смог выучиться, чтобы когда-нибудь начать преподавать, думал, он, хотя бы маленьким детям, это была бы самая лучшая работа.