Выходить в отставку и заниматься делами Веллвуда и прочих поместий у Сигварда не было никакого желания. Он собрался вернуться в Крук-Маур, но тут последовало известие о том, что Ориана Веллвуд опротестовала завещание. Что удивительно, один из душеприказчиков, граф Гарнет, чья подпись стояла под этим самым завещанием, заявил, что Торольд Веллвуд был не в своем уме, когда его диктовал. Поскольку другой свидетель этого не подтвердил, тяжба должна разбираться в канцлерском суде.

Сигвард никогда не рвался обладать Веллвудом и мог бы отказаться от него. Но последняя воля отца была высказана, и не попытаться защитить ее было бы предательством. И Сигвард выехал в Тримейн.

Теперь он жалел об этом.

Разбирательство грозило растянуться черт знает на сколько времени. Вдобавок он отстаивал свои интересы без всякого рвения. Он не испытывал враждебности к сводному брату и сестрам и даже к Ориане, которая за все эти пятнадцать лет ни разу не проявила себя по отношению к пасынку с дурной стороны. Искать связей и покровительства при дворе ему претило (а мог бы: капитан Нитбек был известен самому императору – впрочем, у власть имущих память короткая).

Вообще вся эта судебная волокита не вызывала у Сигварда ничего, кроме тягостной тоски. Что странно, с усмешкой говорил он себе, учитывая то обстоятельство, что дед его с материнской стороны был адвокатом. Но кровь судейских проявляла себя лишь в рассудочности, неуместной в человеке благородного происхождения и воине. На войне безумие битвы никогда не захлестывало его целиком, на поединках он был холоден и расчетлив и с женщинами никогда не терял головы. И эта черта характера порой заставляла Сигварда задуматься – не был ли прав граф Гарнет? Что заставило отца написать такое завещание?

Во время последней их встречи – Сигвард еще не знал, что она станет последней, – отец ни словом не обмолвился о своем замысле. Хотя говорили они долго. Точнее, отец говорил, Сигвард слушал. Они пили, и отец вспоминал Энид.

– Ты совсем на нее не похож, – сказал он. – Разве что глаза…

Сигвард не ответил, но подумал: было бы странно, если бы взрослый мужчина походил на женщину, которая умерла, не дожив до зрелых лет.

Но отец продолжал:

– Я знал ее давно. Впервые увидел, когда приехал на вакации из Тримейна. Ей было десять лет. Она уже осиротела. Ее отец вел дела Веллвудов в Тернберге, и, когда он умер, Рупрехт решил облагодетельствовать сироту, взяв под свой кров. Он был, как ты слышал, сверх меры благочестив, особенно под старость, и радел о спасении души, совершая добрые дела.

– То есть она жила в Веллвуде вместе с Ивелинами?

– В том-то все и дело. Они возненавидели ее с первого взгляда. За то, что он уравнял их, своих племянников, с безродной сиротой. Не знаю, были ли они настолько глупы, чтоб опасаться, будто отец уделит ей что-то в своем завещании – в ущерб им, но с Эберо станется. Да, они ненавидели ее, а я… После она мне говорила, что я взял ее под защиту только для того, чтобы позлить Ивелинов. Может, она и была права. Мне нравилось видеть, как братца с сестрицей корежит. Но потом я уехал, отец умер, и Энид не захотела оставаться в Веллвуде. Когда что-то было не по ней, она просто уходила. Она всегда была решительной. А после я встретился с ней в Тримейне. У нее там была родня.

Сигвард не знал, что мать когда-то жила в столице, и слушал внимательно.

– Она долго не хотела меня. И не только во мне было дело… Но я тогда этого не понимал. Наверное, из-за нее и подался на лесные дороги. Но я всегда возвращался. Я должен был ее видеть, хоть изредка. Конечно, для наших родственничков это не осталось тайной. И когда однажды я приехал в Тримейн, то не нашел Энид. Она снова скрылась. Ее тримейнских родственников уже не было в живых, и никто не мог сказать, куда она исчезла. Я думал – из-за меня, но виной опять были Ивелины. Они пытались ее убить. Беретруда тогда еще не была замужем, и они понимали, что, пока жива Энид, я на Беретруде не женюсь. Я тогда знал одно: в бегах, со своим больным сердцем она долго не протянет. Искал ее повсюду. Но она как сквозь землю провалилась. И когда по пути в Карниону я остановился в Кулхайме и узнал, что там находится Перегрин, я пошел к нему…

– Перегрин? Тот, из Фораннана?

– Ты о нем знаешь? Он до сих пор жив?

– Был жив, когда я о нем слышал. Говорят, шарлатан первостатейный. Предпочитает жить в Фораннане, но иногда вояжирует по приглашению титулованных особ. Показывает прошлое и будущее в каменном кристалле.

– Так было и в те времена, – кивнул Торольд. – Говорили, будто он нашел в Открытых Землях осколок Зеркала Истины, уничтоженного в прежние века. А то и что похлеще… Но мне было все равно. Даже если б Перегрин был бесом, явившимся из преисподней. Мне больше не у кого было спросить об Энид.

Он замолчал. На сей раз Сигвард не стал переспрашивать. Дождался, пока отец продолжит сам.

– Только он оказался не шарлатаном. Я спросил у него, жива ли Энид, найду ли я ее и что нас ждет впереди. И Перегрин мне это показал. В своем кристалле. Я не хочу рассказывать все… но жить нам оставалось не больше года. Обоим… И погибли бы мы не своей смертью, и оба были бы в том виноваты. Я спросил Перегрина: «И ничего нельзя сделать?» Он ответил: «Я не знаю, что ты видел, но это может произойти. А может и не произойти. Если ты сумеешь угадать, в какой миг нужно поступить по-иному, и изменить будущее». Так и случилось. Я нашел Энид – именно там, где показал мне Перегрин. Рассказал ей то, что увидел. И убедил ее, что не хочу ей зла. И она сказала: «Если мы можем быть счастливы, то почему мы должны быть несчастны?» И осталась со мной. И прожила гораздо дольше того, что было предсказано. А я жив до сих пор.

«И после этого я должен верить, что оный Перегрин – не шарлатан?» – подумал Сигвард, но противоречить отцу не стал. И больше до самого отъезда Сигварда они к этому не возвращались. Но Сигварду эта история и тогда показалась странной, а теперь – тем более. Отец никогда не был суеверен, к предсказателям и чернокнижникам не обращался… но ведь Давину он пригрел же? Хотя она всегда отрицала, что имеет отношение к колдовству.

Не то чтобы Сигвард полагал, что отец лгал ему, но…

Прошлое всегда хочется видеть лучшим, чем оно было. Сигвард знал, что великая любовь к Энид не мешала отцу иметь после ее смерти любовниц в Тернберге. А может, и при ее жизни, учитывая, как часто она болела.

Другое занимало его в отцовском рассказе. Если Ивелины не только пытались убить Сигварда, но также преследовали Энид – почему отец не прикончил Эберо? Ну, ладно, Беретруда – женщина, хоть и сука еще та, а с Эберо что мешало разобраться? Неужели то, что Эберо хотел убить любовницу Торольда, сына Торольда – но не самого Торольда? Как бы ни ненавидели они друг друга, они всегда помнили о своем близком родстве. Впрочем, Каин и Авель были братьями.

Родными.

Или для отца было важнее унизить противника, чем убить его?

Неправильный подход к делу. Недаром отец не сделал военной карьеры. Врага нужно уничтожать. А уж потом торжествовать, если есть желание.