На следующий день она присылает мне вторую открытку, цветы и лоскут китайского льна в рамке.

Прихожу к неизбежному выводу: меня преследуют. Джун на мне помешалась. И теперь угрожает льном.

Я громко мычу про себя. И вслух тоже. Потому что прекрасно знаю, как опасна бывает такая любовь. Мы с Элли тоже помешались друг на друге и чуть было себя не угробили.

Беда в том, что, несмотря на разное происхождение, мы были очень похожи. Оба одинаково глупы и безрассудны. Словно бы нас разлучили сразу после рождения, а теперь мы наверстывали упущенное… Иными словами, мы с Эл были духовными близнецами. Хотели попробовать в жизни все, и это прискорбное сходство аппетитов отразилось на наших сексуальных отношениях.

Как я уже говорил, Элли была куда опытней и искушенней (надо сказать, это меня нимало не расстраивало). Если прежде я занимался только нежным, милым и ванильным сексом (псевдогрупповой с Кэтрин не в счет), Элли любила секс, далекий от ванильного. Очень далекий. Через несколько недель я понял, что она мастерски владеет всякими прибамбасами. Например, Эл могла заняться оральным сексом, держа во рту лед. Или придумать что-нибудь эдакое с фруктами. Или заняться любовью в лодке, предварительно вооружив меня вибратором и мехами.

Больше того, я с огромным удовольствием познавал новое, и Элли отдавала себе в этом отчет.

Однажды мы остались с ней вдвоем в ее хэмпстедском доме и, естественно, занялись делом. Вдруг она смерила меня откровенным и очень решительным взглядом — так смотрит инструктор по теннису, когда его наконец осеняет, что у тебя не так с подачей. Разница состояла лишь в том, что моя инструкторша была абсолютно голая и в высоких кожаных ботинках. Упав на пуховую подушку, Элли подняла на меня глаза, кивнула, стерла пот со лба и заявила:

— Ты должен меня связать.

Сперва я, конечно, оторопел. Меня одолели сомнения: хочу ли я этого? Стоит ли начинать этот извилистый путь, ведущий неизвестно куда? Но, понятное дело, через пять секунд я воскликнул: «Точно!» — и ринулся в спальню Элли, где выудил из комода шелковые шарфы. Они были в том же ящике, что и вибратор со смазкой, словно бы в ожидании своего звездного часа. Почему-то раньше я не обращал на них внимания.

Два часа спустя мы с Элли испытали один из самых сильных оргазмов за три месяца, и я, задыхаясь, стал развязывать шарфы.

Этим дело не ограничилось. После связываний мы перешли к другим видам экзотического секса. Выяснилось, что Элли любит, когда ее шлепают. Шлепают сильно. Еще она просила пристегивать ее наручниками к кровати и не боялась ремня. И кляпа. Мы занимались любовью в кладовках, где нас могла застукать горничная, в лондонских парках, на обочине шоссе под рев пролетающих мимо грузовиков. Элли даже вызвала для нас проститутку, правда, в конце концов мы передумали и пошли в пиццерию.

Постойте, я, кажется, сваливаю всю ответственность на плечи подруги. На самом деле я выдумывал не меньше, чем она. Пусть Элли первая захотела необычных ощущений и показала мне что к чему, но я с большим удовольствиям принял эти новшества. Мне действительно хотелось попробовать все, узнать, как оно бывает. Мы с Элли открыли друг в друге необузданный сексуальный интерес: это было folie à deux,[1]как мудро говорят французы.

Полагаю, наши отношения отчасти напоминали гомосексуальные. В них царила абсолютная симметрия: очертя голову мы вместе бросались за новыми ощущениями. И обожали делать это в туалетах. Иными словами, «мужской» сигнал к действию — «Хочу здесь и сейчас!» — мог подать как я, так и она. Элли никогда не пыталась меня сдержать, ничего не стеснялась и не кокетничала. Не то чтобы она не была женственной — была, и даже очень (обычно это выражалось в резких переменах настроения, капризах и в семидесяти пяти парах туфель), но когда дело доходило до секса, Элеонор вела себя как мужчина. Гей с извращенными вкусами. А я тоже был не прочь поразвлечься. Сами понимаете, что получилось.

Еще более опасными и нездоровыми делал наши отношения другой фактор. У нас с Эл не было личного пространства. Мы так подходили друг другу внутренне, что все время проводили вместе. Понимаете, вообще все, а не только бурные ночи. Когда я не привязывал Элли в школьной форме к кровати или не заставлял разгуливать по зимнему Лондону абсолютно голой под пальто (до сих пор помню, как это было сексуально), мы выпивали, смеялись, целыми ночами трепались о политике, сексе, философии и самом нелепом танце (решили, что это хастл). А когда не разговаривали, сутки напролет играли в нарды, хихикая и подшучивая друг над другом.

В общем, если вы хотите представить нас с Элли, едва ли это будет картинка, где мы совокупляемся в кладовке или в Ричмонд-парке под пристальным взором оленя. Нет, это куда более скромный образ: поздно ночью, одни во всем доме, мы играем в нарды. Помню, Эл всегда выигрывала. Потому что часто играла обнаженной.

Разумеется, ничто не вечно. Мы жгли топливо любви на всю катушку. Помню, как-то раз мы провели вместе почти целых три месяца, расставшись в общей сложности всего на шесть часов. Эта одержимость вкупе с обоюдной склонностью к экзотике означала: если мы хотим мчаться вперед, испытывать новые головокружительные и необычные ощущения, придется постоянно завышать любовную планку. Дело дошло до более чем странных занятий: например, однажды я связал голую Элли и выгнал в таком виде в сад (мы тогда жили в Хэмпстеде), забавы ради. Она не возразила, хотя потом призналась, что ей было очень страшно. Еще мы пускали друг другу кровь.

И вот все закончилось. Резко, внезапно. Мы не медленно и меланхолично выплыли из любви, а взорвали ее ко всем чертям. Начали драться. Просто так, ни с того ни с сего. Однажды Эл пыталась вытолкать меня из машины — на полном ходу. В другой раз я швырнул в нее рождественскую елку. Откуда что взялось? Мы цапались почти как брат с сестрой. Стали настолько близки, что могли причинить друг другу боль. И скоро дело приняло серьезный оборот. Возможно, это была только игра, очередная приправа к нашим отношениям — но очень уж острая. А иногда я думаю, что в любовь встроен особый механизм, который восемнадцать месяцев спустя ломается. И его нужно заменить, как какой-нибудь мобильник.

Я отдаю себе отчет, что мы с Эл позволили сексу затмить все остальное: смех и нарды, шутливые бои и долгие прогулки. Мы забыли, как это делать. И просто трахались. А когда не трахались, то молча лежали в кровати и смотрели друг на друга, словно незнакомые. Рядом на полу валялась сломанная елка.

Думаете, это безумие? Не исключено. Любовь страстная и мучительная, как наша с Элли, всегда похожа на сумасбродство. Именно эта одержимость порой заставляет меня усомниться в эволюции. Такая страсть избыточна — ее слишком много, от нее слишком хорошо и в то же время слишком плохо. Бессонные ночи лишают сил. Как говорил Байрон, нельзя все время безнадежно любить, «иначе когда бриться?».

В общем, мы расстались. Без слез, но с грохотом. После очередного безумного секса я уехал. Просто взял и уехал.