Нет, далеко не в погоне за гонорарами работают советские литераторы и деятели искусств. Дороже всяких денег каждому из нас слово одобрения, сказанное народом, слово одобрения, сказанное партией. Еще Маяковский мечтал о том, чтобы «о работе стихов» делались доклады на Политбюро. И разве это не понятно? Если в промышленности, в сельском хозяйстве люди хотят работать по-новому, по-коммунистически, то совсем не лишены таких стремлений и работники литературы, искусства. Если, на пленумах Центрального Комитета, на больших всесоюзных совещаниях люди промышленности, науки, сельского хозяйства с волнением воспринимают оценку своего труда, то разве нам не нужна или безразлична такая оценка?

О «работе» наших стихов, романов, пьес, живописных полотен, кинофильмов выступавшие руководители партии и правительства говорили хорошо, даже очень хорошо.

Но нельзя было не видеть, что за этой общей доброй оценкой скрывалось и желание дать нам понять, что в работе нашей еще немало и недочетов и что работать мы должны лучше, значительно лучше. Если мы еще не очень-то опережаем время, если мы не слишком далеко смотрим вперед, то, во всяком случае, и отставать от времени нам не пристало. Люди коммунистического труда вправе требовать от нас, от наших книг ответа на многие свои вопросы, требовать от нас помощи в своем удивительном движении вперед.

Иногда какие-то хитроумные агенты буржуазной идеологии возрождают уже давно разоблаченный трюк, утверждая, что литература и искусство только тогда расцветают, только тогда дают обильные плоды, когда они чему-либо оппозиционны, например правительственному курсу в стране, когда они только все критикуют и ничего не утверждают. Что ж, наши литература и искусство оппозиционны и, мало того, просто являются открытыми противниками, но противниками не правительственному курсу своей родной страны, а империализму, буржуазной идеологии. И в этом они предельно единодушны со своей партией, и именно это ведет и литературу, и искусство к расцвету, к обильному плодоношению. У нас есть что отвергать – империализм. У нас есть что утверждать – коммунизм. Дел много, очень много.

Да, говорим мы сегодня нашим зарубежным хулителям, мы, советские литераторы, идем вместе с партией, ее дорогой. Наша судьба неотрывна от ее судьбы, от судьбы народа. Времена переменились, и соотношение сил в мире переменилось. Инквизиторскими списками не остановить движения советской литературы по странам земного шара, и если кому и грозит в будущем геенна огненная, то только не нам, а тем, кто составляет подобные списки. Так будет, для этого и живем.

1960

Кое-что из практики

В молодости, когда я только-только приступал к первым своим литературным опытам, мне очень нравились всяческие «встречи» с писателями, их беседы о том, как пишут они, умелые, все изведавшие; нравились их рассказы о творческих поисках, о так называемых «писательских кухнях». Автор более или менее известной и даже неизвестной книжки был в моих глазах великим хранителем тайн литературы, знающим любое необходимое для того, чтобы написать повесть, пьесу или роман. Я им завидовал, этим удивительным людям. Завидовал их знаниям, их умению, их тайнам. Они, и только они, полагал я, способны научить писать начинающего.

На самом же деле умение писать – это нечто сугубо индивидуальное, научить писать нельзя, писать можно только научиться, да и то, если для этого обладаешь определенными задатками. Очень трудно, если вообще это возможно, перенять что-либо у другого пишущего, и притом перенять так, чтобы не утратить самого себя, свою индивидуальность.

Можно у той или иной прославленной фирмы купить патент на производство швейных машин по ее чертежам, на изготовление железнодорожных тормозов или еще чего-нибудь такого индустриального или строительного. Но нельзя получить лицензию на право писать, хотя бы так, как писали Боборыкин или Кервуд. Надо искать свое, собственное – таков закон творчества, открывательства, сурово отличающийся от законов ремесленничества, где ловкость в повторении, в копировании, заимствовании – истинный залог успеха.

Искать надо свое, непременно свое. А поиск этого своего, собственного следует начинать не с формы, к чему впопыхах зовут иные теоретики и практики, а с того, во имя которого отыскивается и соответствующая форма. Тысячу сто лет назад в Китае жил выдающийся мастер портретной живописи Чжоу Фан. Он еще не был знаменит и прославлен, когда его призвали написать портрет одного местного вельможи. Одновременно – для верности, очевидно, – над портретом этого человека работал и другой, уже известный художник Хань Гань.

Когда портреты были закончены, пригласили жену вельможи. Внимательно рассмотрев обе работы, женщина сказала: «У Хань Ганя сделано все очень хорошо, очень похоже, штрихи и краски положены правильно. Но рукою Чжоу Фана создан образ поистине моего мужа, передан весь его характер, показана вся его сущность. Удивляюсь, как мог художник так быстро увидеть и уловить все то, на познание чего у меня ушли годы».

Древнейший спор о форме и содержании время от времени, под тем или иным предлогом, возобновляется и в наши дни. Я, в частности, стою за то, чтобы прежде всего рождалось содержание, возникала мысль, идея, которую автор собрался нести читателю. Не зря же, поминая заботу о совершенстве формы, говоря о форме, Л.Н. Толстой обронил в раздумье: «Недаром она. Но недаром тогда, когда содержание доброе».

Сущая истина, что каждый из нас, пишущих, обязан совершенствовать свое умение писать. Но ведь это умение разве начинается с эпитетов или с метафор, а не с умения видеть жизнь, не с умения отбирать явления жизни?

Когда-то некоторые и ныне здравствующие «борцы за мастерство» объявляли роман «Как закалялась сталь» произведением малохудожественным и даже нехудожественным. С таких же позиций поносили они и фурмановского «Чапаева». Верхом художественности, литературного совершенства были для таких рассказы Бабеля.

Прошло время, Островский и Фурманов живут и живут, а Бабель, какими бы глубокомысленными предисловиями ни предварялись его сочинения, в народ не пошел, к широкому читателю не выбрался, – не выдержал испытания временем.

Мало добиваться только формы, никакая форма не спасет произведение от читательского безразличия, от неизбежного забвения, если в произведении не будет народности, то есть в наше время великих социальных преобразований – страстной партийности, так отличавшей и роман «Как закалялась сталь», и «Чапаев», и десятки других книг, авторы которых сознательно и честно служили своим пером, всем своим талантом делу народа, партии.

Крик о несовершенстве формы того или иного произведения, о его якобы нехудожественности, как показывает практика, возникает, как правило, тогда, когда кому-то не нравится содержание произведения, а о содержании при этом, собственно-то говоря, открыто и прямо ничего не возразишь, – вот тогда и начинается усиленное говорение о форме. Так критиковали большую, серьезную работу Закруткина «Сотворение мира», так «заботились» о художественности романа Очеретина «Саламандра», так