именно они-то и есть те никому не видимые, но для него всегда живые мысле-образы, которыми его творческая фантазия населит круг его публичного одиночества в дальнейших этапах его жизни на сцене сегодня. И их надо внимательно, физически, рассмотреть при первом выходе.

Что такое творческая фантазия артиста? Похожа ли она на фантазию обывателя и какая между ними разница? Творческая фантазия артиста, чтобы быть действенной, прежде всего должна иметь одно, всегда неотъемлемое качество каждого творчества – спокойствие. То спокойствие, в котором только и возможно достичь гармонии действия и мысли. Никакого творческого круга, т. е. мест а, где должна действовать фантазия, нельзя создать, если мысль актера говорит ему: «Если ты Онегин, действуй, как ищущий уйти от скуки молодой и влюбленный в себя человек», – а на сердце у артиста лежит тяжесть от пережитой домашней сцены, страх, что театральная дирекция обойдет его ролью или не заплатит ему столько же, сколько дала X.

Обе силы – сердце и сознание, действуя в спокойствии, могут создать сосредоточенностью внимания такую отрешенность от личного «я», что установится в психическом организме человека полная гармония.

Снова вспомним, что я говорил о поведении артиста, когда он шел в студию, о мыслях его, когда он подходил к ней, и когда, наконец, вошел в нее. Он подготовил почву в своих нервах и сознании, чтобы приняться за творческий труд. Теперь он вызван режиссером или сидит и наблюдает работу своих товарищей.

Первое, что надо сделать, войдя в репетиционный зал, – перестать быть личностью, которая связана с обычной жизнью. За дверью репетиционного зала кончилась жизнь Иванова, Петрова, Сидорова, в зале уже живет тот человек, репетировать которого артист пришел. Великое спокойствие должно воцариться в его сердце. Здесь он недосягаем ни для каких перипетий жизни. Здесь, в это «сейчас» нет никакой другой жизни кроме творческой, здесь есть та жизнь его духовной мощи, которая позволяет ему, через сосредоточенность, внимание, бдительность и отрешенность от себя, перевоплотиться в образ и предлагаемые обстоятельства роли сделать истинными.

Реальная ценность каждого артиста – не количество сыгранных им ролей, но качество его создания, т. е. та широта, мощь и цельность его круга, в котором он живет в публичном одиночестве на сцене или на репетиции.

Разница между плохим и хорошим актером только одна: уменье или неуменье отрешиться от «себя», собрать силу внимания к происходящему в себе и к тем, кто в его кругу, и степень полной отдачи текущего «сейчас» всех своих сил, без мыслей, как он будет действовать и сохранять себя для пятого и шестого акта.

Уже с первых репетиций опытный режиссер ясно видит разницу психологических установок трудящихся с ним студийцев. Один – всецело во власти летящего «сейчас». Каждое замечание он хватает налету и гибко старается переключить все свои силы в сторону новую, которую указал ему режиссер. Его силы, мысли и чувства неразрывно связаны его творчеством; он давно забыл, что он студиец, что он репетирует; он только тот, за кого он говорит свой монолог; его «сейчас» не заполнено ничем, кроме мыслей роли, и в них вся его жизнь.

Другой на ваше замечание отвечает: «Да, да, я сделаю, сделаю. Завтра сделаю, я все понял, на спектакле все будет». Можете быть совершенно убеждены, что ни завтра, ни через неделю, ни на спектакле он ничего не сделает. Это плохой актер, не только не приготовивший себя сейчас к священному для него делу творчества, но и вообще у него нет священного дела нигде, он именно из компании того устарелого типа актеров, для которых искусство и родина – центры обогащения, а не те великие алтари, куда он хочет принести свой дар.

Заботы учителя студии не должны быть большими о тех, кто уже истинный студиец, и меньшими о тех, кто еще не дошел до понимания всей ответственности принятых на себя перед искусством обязательств, раз человек пошел по пути театра. Учитель должен для всех тратить свои силы – не только на занятия по искусству, но и создать атмосферу чистого труда, где бы рост студийца совершался во всех фазах развития, как постоянная эволюция, как жизнь неизбежно разворачивающихся бутонов на цветах. Если садовник не прикроет их от палящего солнца – они сгорят и погибнут, если он не укроет бутоны от ледяной росы – они замерзнут, не закроет от града – их собьет и т. д. Не только любовь и обаяние учителя должны помогать каждому в студии совершенствоваться, но атмосфера правдивости и простоты должна разбить все перегородки условного разъединения так, чтобы никто не стеснялся подойти к учителю с вопросами или недоумениями, чтобы вся жизнь студийца могла найти в сердце учителя отклик и совет, как равного ему, но более умудренного опытом друга.

Доброта и простота обращения, всегдашняя вежливость не мешает никогда учителю вводить строгую дисциплину в своей студии. Наоборот, именно они заставляют людей подчиняться дисциплине занятий охотно и развивают в каждом наблюдение за собой. Здесь, в студии, надо положить в каждом студийце первую основу самодисциплины. Здесь же надо стремиться развить и расширить сознание человека, указав ему, что чем выше дисциплина его мысли, тем крепче его круг. Чем шире круг его сознания, тем шире и круг его творческой фантазии и тем живее все образы его летящего творческого «сейчас».

Надо, чтобы все поняли, что толпа неудачников выходит именно из тех, кто не умеет наблюдать, создавать и строить свое творческое «сейчас», не думая о завтра. Ни у одного художника не должно быть так цепко сознание неповторимости летящего мгновения, как у артиста сцены, потому что в это мгновение он должен подхватить замечание или порыв своей интуиции и гибко включить их в свою роль. Такого же точно порыва озарения он больше не получит, потому что в это «сейчас» он обрел действующие в нем силы; его личное не мешает ему, и он постиг то, что истинно называется вдохновением, т. е. гармонично действующие силы сознания и сердца, освобожденные от всех условностей обыденного бытия, кроме тех, что предложены в роли.

Ум артиста и режиссера – сила огромная. Но артист, лишенный обаяния, доброты и – как непременного условия – полной отрешенности от обыденщины и обывательщины, в своей работе с живыми людьми не добьется единения ни со своими сотрудниками и учащимися, ни с той толпой, для которой он творит, ни с теми Иванами стотысячными, влиять на которых красотой должно его творчество.

Беседа тринадцатая

Вечно спорные вопросы творчества остаются спорными для всех эпох.