– Я всегда недолюбливала твою мать. Считала ее недостаточно образованной, простоватой и невежественной. А сейчас думаю, что была не права. Эта недалекая женщина очень любила моего сына. Быть способной на такую любовь – это уже немало. Я, во всяком случае, таких чувств так и не испытала. Отдать всю себя кому-то – так прекрасно, хоть и есть в этом что-то болезненное, согласись. Вот видишь, что вышло… Но сейчас рак груди вполне неплохо лечат, так что не переживай, Елизавета: вылечат твою мать. Она еще и второй раз замуж выйдет, такие, как ни странно, быстро находят себе мужей.

Потянулись долгие дни, в течение которых все вокруг, казалось, втянулось в мрачное противоборство: февраль с мартом, здоровье с болезнью, жизнь со смертью. Весна то отступала в природном армрестлинге, позволяя зиме заваливать Москву снегом, то побеждала, заливая ее солнцем. Так и Валюшка: то бодрилась, и мы все вместе радовались успешно проведенной операции, то теряла волосы, а с ними и надежду. За это время Лиза похудела до офисно-королевских стандартов, черты заострились, и на лице проступила совсем недетская усталость, которая делала ее похожей на тридцатилетнюю женщину, каковой она, возможно, и являлась, если сложить в годы все пережитое ею за последние месяцы.

Катя, наоборот, приободрилась. Материнские слова «я буду жить» как будто сотворили с ней чудо, и теперь она верила в них с редкостным упорством, поддерживая нас даже тогда, когда наша вера слегка затухала и вот-вот готова была угаснуть. Эта пигалица нашла все, что могла, об этом виде рака и стойко встречалась с любыми последствиями этой изнуряющей борьбы. «Химиотерапия – это тяжело. Но мама справится. Она – сильная». Дочь, казалось, была готова ко всему, лишь бы только мама продолжала бороться.

В один из дней Валюшку навестила сама Королева. Бедная наша больная невероятно растерялась, она понятия не имела, о чем можно говорить с этой женщиной, которую она так много лет боялась и чьего расположения так безнадежно добивалась. Королева тоже немного волновалась, но держала себя в руках. И хоть их встреча больше походила на светский визит, с участливыми вопросами о состоянии здоровья, сдержанными выражениями сочувствия и подбадривающими словами, но шикарный букет, оставленный на больничной тумбочке, несколько книг в красивой оберточной бумаге и едва уловимый аромат ее духов убеждали Валюшку в том, что это не сон: Королева была здесь и пыталась поддержать ее – ту, которую она столько лет открыто презирала.

– Может, и Ромка вернется… Как думаешь? – спросила она меня почти сразу после того, как за важной визитершей закрылась дверь.

– Ты все еще ждешь?

– Жду, как не ждать? Если даже мать его проявила такое участие, он-то мог бы хоть раз прийти.

– Ты ждешь, что придет, или ждешь, что вернется? Это все-таки разные вещи.

– Да, ты права. Мне почему-то кажется, что если он придет, то останется, не сможет нас покинуть. Ты, как всегда, права, я опять меряю по себе. Я бы никогда не покинула его, больного. Я бы вообще с ним никогда не расставалась, – ее вымученная улыбка больше походила на гримасу. Валюшкино лицо от болезни стало серожелтым.

– Если ты вправду хочешь, чтобы он навестил тебя, я могу его привести. Попытаться, во всяком случае. Но мне кажется, что ты сейчас не в лучшей форме. Ты же не хочешь, чтобы он остался с тобой из жалости.

– Не поверишь… мне все равно. Лишь бы он был рядом… – Она отвернулась к стене, как я поняла – чтобы поплакать. Постоянные слезы расстраивали меня и девочек, поэтому она старалась сдерживаться при нас, чтобы не слушать причитаний или бодрых уверений.

Ромка, действительно, ни разу не пришел за все время наших тяжелых сражений, хотя знал: Лиза говорила ему не раз, я по телефону иногда докладывала обстановку. Он не пришел.

– Я виноват перед ней. Я понимаю, виноват. Мне трудно будет смотреть ей в глаза. Я разрушил ее жизнь… Но она ведь не из-за меня заболела, скажи, ведь не из-за развода? Рак ведь появляется не из-за стресса? У нее же генетика, ее мать умерла от рака… – с какой-то виноватой надеждой вцепляется он в мою руку, когда мы опять сидим в кафе и я пытаюсь уговорить его навестить больную бывшую жену.

– Я не знаю, от чего она заболела. Скорее, все вместе: и генетика, и развод… Кто ж знает? Очевидно, что после того как ты ушел, сработала тенденция к саморазрушению. Но я тебе не священник, чтобы грехи отпускать и решать, виноват ты или нет. Это уж ты сам. Любила она тебя и любит до сих пор, за что, ума не приложу. Ждет. До сих пор почему-то ждет тебя.

– Ну приду я. Что ей скажу? «Сочувствую»? Это будет какой-то дурацкой формальностью. «Люблю тебя»? Это будет неправдой. Что мне сказать-то?

– Есть еще одно очень хорошее слово, которое ты ей, по-моему, еще не говорил. Простое слово. Проще некуда. Это слово «прости». «Прости меня за то, что причинил тебе столько боли, прости за то, что не мог любить тебя настолько и так, как любила меня ты»…

– Да, наверное… «прости» – почему-то не приходило мне в голову.

– И еще, Ром, она сейчас плохо выглядит, очень плохо. Ты как-то следи за лицом да и за языком тоже, а то как брякнешь что-нибудь не то, а нам потом ее опять реанимировать придется.

Но реальность оказалась для Ромки значительно жестче, чем все мои предостережения. Когда он вошел в палату, такой солидный, в костюме, с приклеенной улыбочкой сострадания и шикарным букетом, почти таким же как тот, что уже стоял на Валюшкиной тумбочке, то вдруг растерялся и стал смотреть по сторонам, как будто не веря, что полусидящая в кровати старушка в платочке с серым лицом – его жена, его Валюшка, раньше всегда упругая, бодрая и излучавшая свет.

– Ты пришел… – только и сказала старушка.

Ромка все стоял в дверях, как ребенок, упираясь нашим подталкиваниям сзади.

– Это ты? – едва смог он произнести после бесконечной паузы.

Дальше все произошло быстро и неожиданно, совсем не в соответствии с приготовленным сценарием. Ромка бросился к ней, неожиданно для всех нас, рыдая и падая на колени прямо перед ее кроватью, судорожно обнимая ее ноги, скрытые под больничным одеялом:

– Прости меня, родная, прости меня. Что они с тобой сделали? Тебя не узнать, что же это такое… Неужели все из-за меня, все я… Боже, прости меня… Ты же выкарабкаешься? Скажи, они же вытащат тебя оттуда?..

Я выпихнула девочек из палаты, потому что все вокруг уже заливались слезами. Катя уткнулась мне в плечо, в момент промочив мне блузку, Лиза стучала кулаком по стене, пытаясь не выпустить предательскую влагу из глаз, и я плакала, роняя слезы прямо на трогательную детскую макушку с аккуратным пробором.

Он вышел оттуда спустя, наверное, полчаса, сгреб девчонок в охапку и стоял долго молча, все гладя Катю по голове, как будто хотел вместить в эти минуты всю нежность, всю любовь, не выраженную и пропущенную за долгие месяцы, пока его не было рядом.