А то, что чуть камнями не завалило... что чуть через стену не пошел... Макар прислушался к себе — только отголосок недоумения. Где-то глубоко-глубоко. Будто это не он сам, а кто-то чужой, наблюдать за которым со стороны — интересно и весело, а главное — безопасно, потому что по законам жанра должен же кто-то выживать даже в самом опасном и страшном ужастике? Сейчас страхи и чудеса казались надуманными, отправились в стиральную корзину вместе с изгвазданной одеждой — наступил новый день, новое настроение и свежие джинсы, рядом с которыми мама горкой насыпала все добро из карманов старых.

«Обсудить надо... хоть с Цыбой. Побазарить. Проговориться. Вместе пообсуждать. Но потом, все потом, сначала Кобяково...» — Макар рассеянно перебирал пальцами в кармане, цепляя ключи, брелок, монетки, маленькую металлическую черепашью лапку...

— Макар... Макар... Ты меня слышишь вообще?

— Что, па? — Шорох поправил очки и уставился на отца — весь сыновняя почтительность и внимание.

— Пообедаем? Сейчас еще пару заездов поглядим, потом к Багету заскочим, и можно по борщу где-нибудь. И толстую отбивную. А? Мама подъедет с Илюшкой. Посидим все вместе, побала­каем.

— Э-э-э...

Отказывать отцу Макар не любил и не умел. Но сейчас ему дорога была каждая минута.

«Начинаем очередной заезд. Господа. Внимание, лошади в боксе».

— Ну так что? Лады? По борщу?

— Па... — Макар замялся. Посмотрел на лицо отца — уставшее и грустное — и вздохнул. Кобяково подождет до вечера. — Ладно. Ты смотри забег, а я пока прогуляюсь и маме заодно звякну. Встретимся через полчаса на конюшнях.

* * *

Спуститься, быстро и ловко пробираясь сквозь толпу и не обращая внимания на девичьи взгляды. Кивнуть знакомым по «бойцовскому клубу» ребятам, остановиться на полминуты и перетереть с бывшим одноклассником, достать телефон... Цыба, отвечай же! Ну... где ты завис?

«Абонент временно недоступен». Макар пожал плечами. То, что Цыба отключил телефон, было странно. Но, в конце концов, толстяк вряд ли огорчится, узнав, что лучший друг направился на раскопки без него. Свою нелюбовь к археологии и прочим авантюрам Цыба выразил вчера довольно отчетливо.

«Отбой». Макар, насвистывая, направился в восточную часть ипподрома, где за кругом для выездки располагались частные конюшни. Он миновал шумные трибуны, за спиной остался металлический голос диктора, комментирующий новый забег.

— О! Шорохов? К Багету? Морковку возьми! — крикнули откуда-то слева. Макар начал было поворачиваться, чтобы поприветствовать конюха Диму, и замер, увидев, как прямо на него прет огромная гнедая кобыла, к спине которой притиснулось что-то испуганное, лохматое, в безумной шляпке.

— В сторону! В сторону! — завопил кто-то.

— Держи! Держи ее! Наклоняй в сторону! Не на себя повод! Вбок! Ма-а-ать! Седло ползет. Прыгай! Прыгай, или вылетишь ей под ноги!

— Не могу! Не останавливается... Тащит! Задубела и тащит! А-а-а-а-ай! Раздавлю! — закричала «шляпка». И вытаращилась на Макара, словно хотела испепелить его взглядом.

Могла бы и не таращиться. У «шляпки» и так глаза от ужаса стали в пол-лица, а расширившиеся зрачки слились с радужкой. Бледное лицо... бледные, почти белые губы. Задравшаяся выше колен юбка, явно не приспособленная для верховой езды, на ногах резиновые сапоги размера эдак сорок третьего. На круглом колене незажившая болячка.

Чтобы заметить все это, Макару понадобились какие-то доли секунды. Миг на то, чтобы осознать происходящее. И полмига на выбор — отскочить так, чтобы лошадь со всадницей пронеслась мимо, или остаться на месте. Точнее, шагнуть вбок, сосредоточиться, сгруппироваться для того, чтобы, если что, принять на себя четыре центнера разогнавшейся конины...

— С дороги!

— Дура! Прыгай! Стремена скидывай и прыгай... на меня прыгай. Или разобьешься! Ловлю!

— А-а-а-а!!!

Она сумела выдернуть ногу из стремени, оттолкнуться от гнедого бока и полетела прямо на Макара, распахнув глаза еще шире. Он до чертиков обрадовался бы, если бы у нее в соответствии с жанром за спиной внезапно выросли крылья или, на худой конец, реактивный двигатель — тогда она взмыла бы в воздух вместе со своей идиотской шляпкой. Но чуда не произошло. Девушка сбила Макара с ног — он едва успел выставить ладони, чтобы смягчить удар, и они оба покатились в лужу.

Кобыла, потеряв седока, перешла на рысь, пробежала полкруга и остановилась, как ни в чем не бывало. Седло свалилось ей под брюхо, поводья тащились по земле.

* * *

— Живы? Целы? — Дима нагнулся над сидящим на земле Макаром. Девушка уже поднялась и пыталась счистить с платья налипшую грязь. Пресловутая шляпка валялась на земле.

— Относительно. — Макар подцепил пальцем упавшие очки и, убедившись, что стекла и оправа целы, вернул их на нос. — Амазонка, ты в порядке?

— Чокнутый... Я бы остановила ее! Если бы не ты, я бы справилась! — «Амазонка» направилась было к конюшням, однако один сапог застрял в глине, и девчонка совершенно постыдным образом выскользнула из него, споткнулась и со всего размаху наступила босой ногой в кучу, слишком напоминающую навоз, чтобы быть чем-то другим. Под пяткой противно чавкнуло. — Черт! Черт!!!

— Отлично, — рассмеялся Макар совершенно беззлобно. — Остановила бы она! Не расшиблась?

— Нет! Только... Вот! — Она вздохнула, развела руками, словно демонстрируя пришедшее в полную негодность шелковое платье, протертую на локте короткую белую курточку и испачканную лодыжку, и неожиданно улыбнулась. — Извини, что кричала. И спасибо тебе.

Лучше бы она швырнула в него шляпкой, изнавоженным сапогом или булыжником... Да чем угодно! Лучше бы продолжала бессильно обзываться. Лучше бы подошла к нему, все еще сидящему на земле, и пнула в живот. Лучше бы повернулась и ушла в конюшню, возле которой в ужасе замерли две разодетые девицы, видимо, «амазонкины» подруги... Но она стояла, смотрела на Макара и улыбалась. Темная, почти черная прядь лезла ей на лоб, и она то и дело убирала ее назад тыльной стороной ладони. На лицо вернулся цвет, щеки и губы порозовели, и она превратилась в обычную, хотя и очень красивую... нет! Все-таки не в обычную... а потрясающую девушку.

— Спасибо. Если б не ты, я бы ни за что не прыгнула. Но все равно ты чокнутый.

Макар внезапно почувствовал, как ему стало жарко! Понял, что краснеет, словно школьник, явившийся на урок с расстегнутой ширинкой. Как последний ботан, случайно поцеловавший одноклассницу. Он понял, что заливается краской и ничего не может с этим поделать. И даже отшутиться или отболтаться не в силах. И тем более не в силах отвести взгляда от ее лица. Он смотрел на ее губы и невыносимо, абсолютно невыносимо и ненормально ни для ситуации, ни для давно уже разучившегося краснеть и влюбляться Макара Шорохова хотел дотронуться до них своими губами.

Кажется, она почувствовала, что происходит, вздрогнула. Отвела взгляд. Макар с облегчением втянул в себя воздух, ставший вдруг слишком сухим и горячим. Да что же это такое? У него в жизни так не перехватывало дыхания! Вот хотя бы сегодня ночью, когда дрался с Бобром — так не билась кровь в ушах. Когда прятался за бетонной стеной — так не пекло под ложечкой. И когда его завалило камнями и началось черт-те что со стенами — так не ворочался в горле ледяной комок. И сердце... сердце билось гораздо ровнее.