Бартоломей направился к зданию, и Якоб зашагал следом. Узкая тропа, бегущая по краю острова, вывела их к небольшому крепкому строению, примостившемуся с южной стороны ратуши. Наверное, это и была городская караульня.

Бартоломей оглянулся на старшего брата:

– Капитан Лебрехт неплохой малый. Он часто испрашивал у меня совета, когда его люди вытаскивали из какой-нибудь кучи отбросов труп оголодавшего нищего или еще какого бедолаги. – Он нахмурился: – Но ума не приложу, для чего мы ему опять понадобились. Мы же все рассказали стражникам прошлой ночью.

У входа стояли, опираясь на алебарды, два сонных стражника. При виде Бартоломея по лицам их пролегла тень.

– Мало того, что к нам в караулку окровавленный труп приволокли и мы за демоном охотимся, так теперь еще и палач заявился! – сказал тот, что крупнее, и перекрестился. – Сколько ж бед свалилось на нас со вчерашнего дня, я так молиться устану…

Стражник, судя по его виду, провел долгую и бессонную ночь. Под глазами у него темнели круги.

– Что еще за демон? – спросил Бартоломей. – И на кого вы там охотитесь?

Но стражник отмахнулся:

– Тебя это не касается, палач, проваливай.

– Еще как касается, – резко отпарировал Бартоломей. – Капитан велел мне с братом зайти к нему. Так что, будь добр, пропусти, пока он не начал терять терпение.

– С братом? – Второй солдат, мелкий и пугливый с виду малый, выпучил глаза на Якоба. – Хочешь сказать, у нас в городе теперь два палача?

– Они вам скоро понадобятся, – огрызнулся Якоб. – При всем-то здешнем отребье.

С этими словами братья протолкнулись мимо стражников и вместе вошли в караульное помещение. Пожилой, крепкий на вид офицер о чем-то увлеченно беседовал с седовласым толстым мужчиной. Они стояли возле стола, на котором лежал, накрытый материей, сверток человеческих размеров. Рядом лежал сверток поменьше, также замотанный в полотно. Якоб сразу понял, что находилось под этими тряпками, – в воздухе стоял до боли знакомый запах.

Вонь разложения.

Заметив гостей, офицер поднял голову, и рот его скривился в тонкой улыбке. Как и часовые у входа, он выглядел бледным и сонным, угловатое лицо его покрывала черная щетина. Якоб решил, что это и есть Мартин Лебрехт, капитан городской стражи.

– А, мастер Бартоломей! – облегченно произнес капитан. – Простите, что не смог принять вас с утра. У меня были… скажем так, дела. – Он чуть помедлил, потом вздохнул и показал на толстяка в простом секретарском одеянии; стоя по правую руку от офицера, тот беспокойно перебирал мясистыми пальцами бумажный свиток. – Мастера Иеронима Хаузера представлять не нужно.

Бартоломей кивнул:

– Рад вас видеть, дорогой тесть. Катарина, кстати, в полном здравии и каждый день переставляет мебель у меня дома. Скоро я собственную спальню не узнаю.

Толстяк улыбнулся:

– С тестем потерпи до следующей недели. – Он шутливо погрозил пальцем. – И не говори, будто я не предупреждал тебя, что Катарина помешана на уборке.

Якоб с удивлением отметил, что между мужчинами царил дух взаимного доверия и уважения. В отличие от Шонгау, где палач жил за городскими стенами, избегаемый всеми, здесь он был частью общественного порядка. Но потом Якоб вдруг вспомнил шепчущихся детей на мосту.

Так оно и будет всегда. Видно, некоторые вещи просто не меняются.

– А это, наверное, твой брат? – спросил Иероним.

Он с улыбкой повернулся к Якобу и протянул перепачканную чернилами руку. Куизль смущенно ее пожал. Теперь он действительно пожалел, что не отмылся прежде в реке.

– Добро пожаловать в семью, – сказал секретарь. – Вы и в самом деле нежданный гость. Я только на прошлой неделе узнал, что у Бартоломея есть брат.

– Мы, Куизли, не слишком-то словоохотливы, – нерешительно ответил Якоб.

Иероним рассмеялся:

– Можно и так сказать. Но моя дочь это трижды возместит. Ей очень хотелось собрать за одним столом всех Куизлей. Хоть это, как говорят, два упрямых, живущих в разладе палача, – добавил он с улыбкой.

– Я попросил бы вас отложить семейные вопросы, – потребовал Лебрехт, стоявший рядом в некотором смущении. – Мы собрались тут по крайне важному делу. – Он строго взглянул на братьев. – Но для начала я должен увериться, что ничего из того, что мы здесь обсудим, не просочится за эти стены. Мы все запишем в протокол и потом запрячем в ворохе других актов. Я понятно выразился?

Бартоломей с Якобом кивнули, и комендант с шумом вдохнул.

– Тогда будьте добры, посмотрите еще раз на труп, который нашли вчера, и объясните, что произошло.

Он откинул полотно со стола. Иероним тихонько вскрикнул, а палачи взглянули на тело скорее с любопытством. За всю жизнь они насмотрелись на трупы и на страдания, и все же Якоб почувствовал, как в душе вскипает злоба.

Она всего на пару лет старше моей Барбары…

Рыжая девица перед ними была бледная, как кусок пергамента. Что-то разворотило ей глотку так, что шея превратилась в сплошную зияющую рану. Но самым жутким был тонкий надрез, тянущийся от грудины до пупка. Прошлой ночью Якоб не заметил его под испачканным кровью платьем. Такие же точно надрезы Куизль сам иногда делал казненным, чтобы изучить внутренности. По краям засохла кровь, на рану села толстая муха и поползла к пупку. Девушка походила на разорванную куклу, заштопанную на скорую руку.

– Кто… кто же сотворил такое? – с ужасом в голосе спросил Иероним. Толстое лицо его стало вдруг серым, и он с трудом сглотнул.

– Вот поэтому я и хочу узнать обо всем подробнее, – ответил Мартин Лебрехт. – Девица, без сомнения, была шлюхой. Возможно, разочарованный клиент перерезал ей глотку, но это… – Капитан с отвращением покачал головой и повернулся к Бартоломею: – Когда вы принесли труп и я обнаружил этот надрез, то решил не отправлять девицу на кладбище для преступников, как полагалось бы. Начались бы пересуды, а их и без того в городе хватает… – Он запнулся. – А с утра пораньше старьевщик Ансвин вот еще что приволок. Выловил всего пару часов назад из Регница.

Лебрехт откинул вторую, маленькую тряпицу, и взору открылась бледная женская нога. Она довольно долго пробыла в воде: крысы и рыбы хорошо над ней потрудились.

– Это уже третья конечность, найденная нами за месяц, – продолжил капитан.

– Четвертая, – бросил Якоб.

Лебрехт перевел на него недоуменный взгляд:

– Что-что?

– Я говорю, четвертая. Мы нашли правую руку вчера вечером, когда подъезжали к городу. Течением прибило к берегу… – И Якоб в двух словах рассказал о находке в Хауптсмоорвальде. – Рука принадлежала, очевидно, мужчине лет семидесяти, который долгое время занимался писаниной и страдал подагрой, – закончил палач. – Пальцы были сплошь в узлах.