– Вы показались мне красивыми, такими, как я и сказала. Мне понравилось, что вы другие, и понравилось то, чем вы, мужчины, так любите хвастаться.

– В Дардании есть поговорка, которой меня научил отец. Он сказал, что узнал ее от Афродиты. Любовь – это мотылек. Ты знаешь, что это значит, Меллония?

Почему этот любимый, сводящий ее с ума мужчина, все произносит и произносит свои красивые фразы, когда губы созданы для поцелуев? Ладно, она будет отвечать ему тем же, пока он не устанет от поэзии и не вспомнит, что не поэмы создают любовь, а любовь создает поэмы.

– Это значит, что она приходит внезапно и неожиданно.

– И так же быстро может исчезнуть.

– Все исчезает, – ответила Меллония, – и возвращается вновь. Когда я ложусь, чтобы погрузиться в Белый Сон, я твердо знаю, что проснусь с появлением первых почек. Когда я лягу, чтобы уснуть последним сном, то буду ждать пробуждения в том месте, которое ты назвал Элизиумом. Там меня встретят мать и Скакун. И ты. Сказать тебе, что ты для меня значишь?

И она запела:

Альциона, лунная птица,

Прилетевшая издалека,

От морей, что слюдой сверкают

За эбеновой бездной ночи!

Ты слети ко мне, альциона,

И осыпь ты меня, пролетая,

Обитателя темного тверди,

Серебром твоей лунной пены.

Это, конечно, не мои стихи. Меня научила им мать, я только заменила «чайку» на «зимородка». Но довольно поэзии, мой любимый Зимородок. Давай притворимся, что мы плывем в Тибре.

Она сняла через голову тунику и бросила ее на листья. За ней последовали булавки, ножные браслеты, подвеска. Оставался лишь обруч, украшенный порфирами. Она небрежно швырнула его, будто увядший венок.

– Ты готов плыть, Зимородок?

– Да, – прошептал он.

Неожиданно она с такой силой толкнула дверь, что та слетела с кожаных петель, солнце хлынуло в Дерево, и прекрасное нагое бронзовое тело Энея засветилось в его лучах.

– Меллония, нас увидят!

– Глядя на нас, мой народ многое поймет. И фавны тоже.

– Но сын…

– Ты думаешь, он не знает, как появился на свет? Он вряд ли верит в Священные Деревья.

Утомленная роза, вырвавшись из темной подземной крепости и раскрыв наконец свои лепестки, спит, когда на нее опускается роса и мечтает, когда ее освещает солнце. Спать и мечтать… спать и мечтать… Что еще нужно?

Но, тише! Слышен трепет крыльев…

Асканий сидел рядом со старым пнем, источенным муравьями, который вместе с лозой дикого винограда скрывал спуск в подземный ход, ведущий в Священное Дерево. Он ждал своего отца, ушедшего туда, и немного ему завидовал. Какая блестящая возможность сыграть роль фавна!

– Я только удостоверюсь, что с ней все в порядке, – сказал Эней. – В темном дереве довольно страшно, если ты ждешь появления Бога, а у него другие планы.

– Но, отец, у Меллонии никогда больше не будет такой прекрасной возможности заиметь ребенка. Почему же не родить принца, если можно это сделать?

– Феникс, это будет насилие!

Его негодование все же не могло скрыть того, что он испытывает искушение. Асканий читал душу отца, как глиняную табличку. Несмотря на свою сдержанность, Эней был подвержен соблазнам не меньше, чем другие мужчины, а когда влюблялся, то даже и больше.

– Называй как хочешь, но ты этим сделаешь Меллонии доброе дело. Если же она проснется невинной девушкой, то наверняка очень расстроится.

– Когда она проснется, я расскажу ей всю правду.

– Может быть, я ей расскажу? – усмехнулся Асканий.

– Нет, твоим методам я не доверяю.

– А жаль, – пробормотал Асканий, держась за свою ушибленную челюсть, и начал устраиваться поудобнее среди смятой и обломанной в неравной стычке виноградной лозы: фавнов было трое, они были мускулистые, но дрались не только рогами, но также дубинками и ножами. Усаживаясь, Асканий настороженно оглядывался, не появились ли муравьи, пчелы-шпионы или хитрые дриады.

– Грешно не воспользоваться. Бабушка была бы недовольна…

* * *

Но вот, пошатываясь, из подземного хода, будто из Подземного мира, вышел его отец. Нет: если судить по его лицу, он спустился с Олимпа. Наверное, так выглядел Анхис после свидания с Афродитой. Казалось, ему даже не двадцать пять, а всего лишь двадцать. Глаза его были такими же голубыми, как волосы его матери, у которых он позаимствовал цвет искрящейся морской волны.

– Отец, не нужно ничего объяснять. Ты ей все сказал.

Эней опустился на землю рядом с сыном. Он смотрел и улыбался; казалось, он видит нечто, доставляющее ему огромное наслаждение.

– Я ей понравился, – будто выдохнул Эней. – Феникс, я ей понравился.

– Я сразу понял, что ты хочешь сказать, хоть ты и бормочешь нечто невразумительное. Она тебя любит.

– Да, наверное. Она так сказала. Она очнулась от своего кошмара и обняла меня. Что мне еще оставалось делать, как не попытаться утешить ее и рассказать все о «Боге»? Мы долго разговаривали и… и она захотела родить от меня ребенка.

– А ты сделал вид, что удивлен. Я это сразу понял, еще когда мы встретили ее на берегу Тибра. Ей нужен был не мой ребенок и не ребенок Бога. Придется мне привыкать к мысли о маленьком братишке или сестренке с зелеными волосами. Знаешь, вначале я буду ревновать. Я уверен, ты его ужасно избалуешь.

– Разве я избаловал тебя?

– Ужасно.

– Может, у нее не будет ребенка. Я давно этим не занимался. После Дидоны прошло пять лет.

– Это не забывается. Все равно, что стрельба из лука. Кстати, как она? Невинна и все такое? Она действительно была невинна?

– Конечно!

– Да, для девственницы семнадцать лет – весьма немалый возраст. Наверное, ее слишком опекала мать. Кстати, ты получил удовольствие? Иногда они визжат и дергаются в самый неподходящий момент, и единственное, что приходит на ум, – по крайней мере я облегчил жизнь следующему.

– Да лишит тебя Румин дара речи за такие слова, Феникс!

Но Асканий не принял это всерьез. Он хорошо знал, когда отец сердится по-настоящему. Случалось это не чаще, чем раз в пять лет. А сейчас отцу безумно хотелось поговорить о Меллонии, но сдержанность и чувство порядочности не позволяли ему вдаваться в интимные подробности.

– А вот и не лишил. Так же как и не пришел к Меллонии. Пойдем, отец, нам пора к кораблям, а пока идем, ты, может, перестанешь быть таким скрытным. После того как я столько времени прождал, мне хочется услышать хотя бы немного о твоей победе. Надо делиться угощением с голодными, по крайней мере со своим преданным изголодавшимся сыном; у меня, между прочим, не было женщин уже целых три месяца.