— Как я могла погубить вашу надежду? — спросила Агнес. — Если я разрешила Феррари упомянуть мое имя в письме лорду Монтбарри, то как это может быть связано со странными и страшными вещами, которые вы мне рассказываете?

— Близится время, мисс Локвуд, когда вы сами все раскроете. Пока же я постараюсь подобрать внятные слова, чтобы вы поняли, в чем состоит мой страх перед вами. В тот самый день, когда я похитила вашего героя и погубила вашу жизнь — я твердо уверена, что в тот самый день! — вас сделали орудием возмездия за все мои многие прошлые грехи. Такое и прежде случалось, когда один человек, сам того не ведая, способствовал тому, что в другом вызревало зло. И вы этому уже способствовали — и поспособствуете впредь. Вы подведете меня к тому дню, который все выявит и назначит мне наказание. Мы еще встретимся — в Англии или в Венеции, где умер мой муж, — и встретимся в последний раз.

При всем своем здравомыслии или неприязни к предрассудкам Агнес была под сильным впечатлением от той серьезности, с которой это все было высказано. Она побледнела и взглянула на Генри.

— Ты понимаешь ее? — спросила она.

— Нет ничего легче, — пренебрежительно отозвался он. — Она знает, что стало с Феррари, но признаться не смеет и городит всякую чепуху. Вели ей уйти.

Даже окажись здесь и залай собака, леди Монтбарри и тогда бы договорила все, что ей надо было сказать Агнес.

— Посоветуйте вашей забавной миссис Феррари еще немного подождать, — сказала она. — Что случилось с ее мужем, вы узнаете, а потом расскажете ей. Беспокоиться вам не о чем. Какой-нибудь пустяковый случай сведет нас в следующий раз — такой же пустяковый, как появление в нашем доме Феррари. Чепуха, говорите вы, мистер Уэствик? Будьте снисходительны к женщинам. Мы все городим чепуху. До свиданья, мисс Локвуд.

Она поспешно, словно боясь, что ее остановят во второй раз, открыла дверь и покинула их.

— Как ты думаешь, она сумасшедшая? — спросила Агнес.

— Просто испорченный человек, я думаю. Лживая, суеверная, неискоренимо жестокая, но не сумасшедшая. Главное, за чем она пришла сюда, это получить удовольствие, напугав тебя.

— Она действительно напугала меня. Стыдно сказать, но это так.

Генри взглянул на нее, помялся и опустился на кушетку рядом.

— Я очень тревожусь за тебя, Агнес, — сказал он. — Если бы не счастливый случай, надоумивший меня зайти к тебе сегодня, кто знает, что могла наговорить и даже сделать без свидетелей эта негодная женщина. Дорогая, ты ведешь до крайности беззащитную, одинокую жизнь. И мне больно думать об этом. Нужно изменить свою жизнь — особенно после сегодняшнего случая. Нет-нет, не надо говорить мне, что у тебя есть старая нянюшка. Она слишком старая, и она не твоего разряда — ее общество не может быть достаточной защитой для дамы твоего положения. Не заблуждайся относительно меня, Агнес: я говорю только из самой искренней преданности тебе. — Он замолчал и взял ее за руку.

Она сделала слабую попытку освободиться и смирилась.

— Неужели никогда не придет такой день, когда мне будет дано право защищать тебя? Когда ты навсегда станешь украшением и радостью моей жизни? — Он мягко пожал ее руку.

Она не отвечала. Ее лицо залил румянец. Глаза смотрели в сторону.

— Неужели я имел несчастье обидеть тебя? — спросил он.

На этот вопрос она ответила чуть слышно:

— Нет.

— Тогда я тебя расстроил?

— Ты заставил меня вспомнить грустные времена.

Больше она ничего не сказала, только попыталась освободить руку. По-прежнему задерживая ее, он поднес ее к губам.

— А я не могу заставить тебя подумать о других временах — о тех, что настанут и будут счастливее? Если ты не можешь не думать о прошлом, почему бы не оглянуться на то время, когда я тебя полюбил?

Она только вздохнула в ответ на его вопрос.

— Пощади меня, Генри, — грустно спросила она. — Не говори больше ничего.

Снова румянец залил ее щеки. Ее рука подрагивала в его руке. Она была неотразима: глаза опущены, еле заметно дышит грудь. В ту минуту он отдал бы все на свете, лишь бы заключить ее в объятия и поцеловать. Таинственный ток, перелившийся из его руки в ее руку, вероятно, подсказал ей, что было у него в мыслях. Она освободила руку и прямо взглянула на него. В ее глазах стояли слезы. Она молчала — глаза говорили вместо нее. Без гнева, без раздражения они молили не мучить ее больше в этот день.

— Скажи только, что ты меня простила, — сказал он, поднимаясь с кушетки.

— Да, — ответила она, — простила.

— Я не утратил твоего уважения, Агнес?

— Что ты!

— Ты хочешь, чтобы я ушел сейчас?

Не отвечая, она поднялась и прошла к бюро. Письмо, что ей помешала дописать леди Монтбарри, так и лежало в бюваре. Она посмотрела на письмо, потом на Генри, и на ее лице зажглась улыбка, так восхищавшая всех.

— Пока не уходи, — сказала она, — у меня есть кое-что сказать. Даже не знаю, какие подобрать слова. Проще всего было бы, узнай ты это сам. Ты только что говорил о моей одинокой, незащищенной жизни. Да, признаться, это не очень счастливая жизнь, Генри. — Она замолчала, с озадачившим его удовлетворением видя тревогу на его лице. — Знаешь, я раньше тебя пришла к этой мысли, — продолжала она. — Я собираюсь произвести большие перемены в своей жизни, если только твой брат Стивен и его жена ответят согласием. — Говоря, она открыла ящичек стола, достала письмо и передала его Генри.

Он машинально взял его. Смутные опасения, вряд ли понятные ему самому, замкнули ему уста. Невозможно, чтобы перемена, о которой она говорила, могла означать ее намерение выйти замуж, и тем не менее он чувствовал необъяснимое желание читать это письмо. Их глаза встретились, она снова улыбнулась.

— Взгляни на адрес, — сказала она. — Тебе полагалось бы знать почерк, но, ручаюсь, ты его не знаешь.

Он взглянул на адрес, выведенный кривыми, крупными буквами — явно детской рукой. Тогда он сразу извлек письмо из конверта.

«Дорогая тетя Агнес! Наша гувернантка уходит. Она получила в наследство деньги и собственный дом. Мы ели торт и пили вино за ее здоровье. Вы обещали быть нашей гувернанткой, если нам понадобится другая. Вы нам нужны. Мама пока ничего не знает об этом. Пожалуйста, приезжайте, пока мама не взяла другую гувернантку. Любящая вас Люси, которая пишет это письмо. Клара и Бланш тоже пытались писать вам, но они слишком маленькие. Они просто промокали чернила».

— Это моя старшая племянница, — объяснила Агнес удивленно глядящему на нее Генри. — Дети привыкли звать меня тетей, когда я гостила в Ирландии у их матери прошлой осенью. Я была неразлучна с этими тремя девочками — других таких очаровательных детей я не видела. Это правда, что я предложила быть их гувернанткой, если таковая понадобится, когда возвращалась от них в Лондон. Перед твоим приходом я как раз писала их матери и предлагала свои услуги.