Вот только я не лгала, когда говорила, что о коврах и узлах ничегошеньки не знаю, Мегера никаких услуг не оказывала. Зато теперь она в курсе, как Глеб заблуждается на мой счет. Она может выдать меня начальству и вот тогда… тогда мне точно крышка.

Черт! Как все-таки неприятно быть самозванкой!

– Значит, вот что тебя так сильно расстроило… – прошептал Глеб.

Я вздрогнула и во все глаза уставилась на того, кого Арсений назвал высшим инкубом.

– Крис, я… извини.

– Извини? Ты думаешь, обморок спровоцирован твоим молча…

Он снова приложил палец к моим губам, сказал едва слышно:

– Крис, я в курсе, что такая ослица, как ты, никогда не признается.

Кажется, одна самозванка сейчас снова в обморок уплывет.

– Тема закрыта, – припечатал Глеб.

Он поднялся и начал расстегивать рубашку. Весь такой хмурый, сосредоточенный. Я же лежала, смотрела этот будничный стриптиз и офигевала. Нет, конечно, приятно, что он сам меня отмазал, но… черт, я не собиралась его обвинять.

– Крис, не смотри так.

– Что? – Я за всем этим делом слегка из реальности выпала.

– Не смотри так, – повторил шеф. – А то наброшусь. А тебе отдохнуть надо.

Вот теперь в осадок выпала не я, а интуиция. Глеб, который добровольно отказывается от секса, для нее был нонсенсом.

– Кстати, я долго в обмороке валялась?

Вопрос, конечно, глупый. Если учесть, что особняк, где проходило заседание, в пригороде расположен, а квартира Глеба в центре. И вообще, в обморок я падала днем, а сейчас за окном темень – знаю это, несмотря на задернутые шторы.

– Пару минут. Потом тебя Арсений усыпил и мы уехали.

– Как усыпил? Зачем?

– Затем, – буркнул Глеб. – Я решил, что тебе лучше в знакомой обстановке очнуться. И подальше от всяких… уродов.

Все, аут. Полный и беспощадный.

– Крис, спи. Понимаю, что уснуть опять будет трудно, но ты попробуй.

Ага, попробую. Может, после того как проснусь, реальность изменится? Может, очнувшись утром, пойму – никакого заседания не было, Мегеры вообще в природе не существует, а Данилов… черт, а вот с Даниловым разобраться все-таки нужно. Попой чувствую, его дело куда важней, чем кажется.

Кстати, про инкубов тоже выяснить не мешает. А вот от оборотня и «визитки» лучше держаться подальше, а то мало ли…

И еще. Мне показалось или представления Глебовых товарищей о мире несколько… ошибочны?

Заснуть быстро все-таки не удалось. Первой причиной бессонницы был Глеб – уж слишком тесно прижимался, а на любую попытку отползти реагировал как последний собственник, прижимал еще сильней. Вторым моментом были мысли, и касались они… того же Глеба.

Наверное, это мазохизм, или сдвиг по фазе, или что-то еще, более глобальное. Ведь нормальная женщина не может столь остро реагировать на мужчину, который несколько часов тому… ну, считай, предал.

Нет, разумеется, у брюнета были причины смолчать во время выступления Мегеры, но когда наличие мотива было поводом не дуться? Хуже того, я таки дулась! Мне было больно и обидно, и неприятно, и вообще! Хотелось встать, одеться и уйти, громко хлопнув дверью, но в то же время… дико хотелось Глеба.

Как смогла это желание в себе задушить? Не знаю. Но о том, как кусала подушку, а потом и одеяло – помню отлично.

Утром тело взбунтовалось опять, только в этот раз бороться было проще – прохладный душ! Благо проснулась я раньше зеленоглазого искусителя, и даже из его объятий выбралась без потерь. И уже там, стоя под струями, которые вызывают отнюдь не романтические мурашки, решила – гордость у меня таки есть. Сдаваться гормонам и Глебу я не намерена.

Решение было железобетонным. Из ванной комнаты я выходила с прямой спиной, расправленными плечами и гордо задранным подбородком. Жаль, споткнулась, когда из глубин спальни прозвучало:

– А под халатиком у нас что?

– Ничего! – рыкнула я. Потом сообразила, что именно сморозила, и попыталась исправиться: – Ничего хорошего!

– Да ладно? – протянул брюнет недоверчиво.

Поднялся он раньше, чем я отвернулась, продемонстрировал все свое великолепие, вкупе с полной боевой готовностью. Стало жарко, словно не было никакого душа и вообще.

– Глеб, у нас в девять переговоры. – Надеюсь, достаточно строго прозвучало?

– Помню, – по-кошачьи улыбнулся он и двинулся навстречу. – Поэтому предлагаю тебе перестать вредничать, и…

Радужки того, кого Арсений назвал высшим инкубом, стремительно краснели, а боевая готовность… черт, она же не может возрасти еще больше! Или все-таки может?

– Никакого «и» у нас не будет! – Я развернулась и потопала к гардеробной. – Кстати, а где сумки?

– Видимо, домработница позаботилась.

Фух! Значит, домработница у него все-таки есть и мне не придется драить весь этот пентхаус! Хоть что-то приятное.

Приоткрыв дверь гардеробной, тут же обнаружила всю коллекцию обуви, а также пару коробок, в которые заботливая, но пока незнакомая мне дама переложила остальные вещи. Фен лежал сверху, равно как и расческа. Черт, надо будет разобрать, разложить…

– Крис, тебе не надоело?

Я развернулась, чтобы еще раз пронаблюдать наготу Глеба Игоревича. Брюнет стоял посреди спальни в позе хозяина – ноги на ширине плеч, руки на груди сложены, губы недовольно поджаты. Во взгляде теперь уже красных глаз, читался укор. И не только во взгляде… Тот, второй, тоже сердито выглядел, и… напряженно.

– Глеб, а давай не будем скандалить с утра?

– Давай, – легко согласился он, опять двинулся на меня.

– Глеб!

– А что? Ты знаешь другой способ избежать скандала?

Было жарко, стало еще жарче. Тем не менее я нашла в себе силы ответить:

– Я знаю десятки способов, Глеб.

– Хорошо, уточним вопрос. Ты знаешь другой способ избежать скандала… со мной?

Когда на тебя надвигается мускулистая обнаженная махина, это страшно. Когда предает родной организм – еще страшней. Благо хоть находчивость проснулась.

– Может, хотя бы душ примешь? Зубы почистишь? А?

Остановился, снова руки на груди сложил.

– А раньше тебя это не останавливало, – хмуро сказал тот, по чьей милости мне теперь опять в душ надо. Причем не обязательно холодный – мне сейчас любой подойдет, ибо вспотела вся. Даже ногти и те, кажется… впрочем, неважно.

– Правила изменились.

– И давно? – вскинув бровь, вопросил красноглазый.

– С того момента, как ты меня похитил!

Уголки его губ дрогнули, а глаза… они как будто ярче стали, словно радужки – не радужки, а расплавленная лава.