подошел долговязый санитар – тот самый, что принимал его в приемном покое несколько недель назад.

– Тебя на вахту вызывают с вещами! – И он с тревогой посмотрел на Сергея. Он уже знал, что у лагерных ворот собирают большой этап, а за воротами уже стоят два грузовика с высокими бортами. Но не ожидал, что в этот этап попадет и Сергей. Ему все это представлялось недоразумением. Он хотел сразу идти к главному врачу и сообщить об ошибке, но решил сперва переговорить с Сергеем, к которому испытывал безотчетную симпатию.

Когда Сергей молча поднялся и стал собирать вещи из тумбочки, санитар взял его за плечо.

– Слушай, ты бы не ходил. Схоронись где-нибудь до вечера, а я скажу, что не нашел тебя. Там этап собирают. Повезут на север. Тебе не нужно туда ехать. Там гиблое место. Оловянный рудник, такой же, как здесь, только намного хуже. Понимаешь?

Сергей кивнул и слабо улыбнулся.

– Я все знаю. Я сам туда хочу, – произнес чуть слышно.

– Сам хочешь? – Санитар смотрел недоверчиво. – Да ты в своем уме? Кто ж туда по своей воле поедет?

– Мне надо уехать отсюда, или меня здесь прикончат, – глядя санитару в глаза, проговорил Сергей. – Вы сами видели, как меня в изоляторе отделали. Я не хочу, чтобы это повторилось.

– Ну, тогда ладно, – с сомнением ответил санитар. Он все еще не верил, но уже понял, что Сергей точно решил ехать, и отговаривать его бесполезно. – Поезжай, раз такое дело. – Добавил со вздохом: – Я-то думал, что тебя при больнице оставят. Может, оно бы и обошлось как-нибудь.

– Не обошлось бы, – с полным убеждением ответил Сергей и выпрямился. Собирать ему было особо нечего. Кружка, миска, ложка, пятисотка хлеба, приготовленная заранее; жестяная банка для кипятка и длинный верблюжий шарф, который он выменял на две пайки у бывшего инженера. Шарф у того все равно бы отобрали в бараке, а так он получил за него вполне солидную компенсацию.

– Жаль, что ты уезжаешь, – сказал санитар. – Хороший ты парень, береги себя!

– Вы тоже себя берегите, – ответил Сергей. – Бог даст, еще свидимся!

Санитар промолчал. Сколько он перевидал людей за восемь колымских лет – ни с кем ему не довелось встретиться во второй раз. Большинство его знакомых уже лежали в мерзлой земле, а остальные были рассеяны по множеству лагерей на гигантской территории, раскинувшейся от Охотского моря на юге и до Ледовитого океана на севере, от Японского моря на востоке и до Якутии на западе. Хотя и западнее Якутска было множество гиблых лагерей, но это уже считалось материком; слишком велики были расстояния, от которых с непривычки захватывало дух.

Сергей крепко пожал костлявую руку и, кивнув на прощанье, пошел на вахту.

Там уже метался начальник оперчасти со списком в руках.

– Где Осипов? Вот гад! Опять куда-то смылся. Ну я ему устрою… – Обернувшись, увидел Сергея и закричал издали: – А ты чего тянешься? Быстро залазь в кузов, сейчас поедем.

Сергей подошел к двухосному грузовичку с длинными бортами, вдоль которых уже сидели заключенные. У всех был пришибленный вид, на головы натянуты зимние шапки, телогрейки и бушлаты завязаны на все веревочки и тесемки. Все уже знали, что едут в глубь континента, туда, где июльский снегопад никого не удивляет, а зимой морозы бывают под шестьдесят градусов. Сергей заметил у лагерных ворот Зубенко. Тот смотрел на него не отрываясь и, кажется, готов был броситься с кулаками. Никак, видно, не ожидал, что добыча уйдет у него из-под носа. Будь его воля, он бы застрелил Сергея сию секунду. Но он видел список в руках у главного опера и понимал, что если Сергей значится в этом списке, то ничего уже сделать нельзя. Он уже не принадлежал этому лагерю. Вот если бы Зубенко назначили в сопровождение этапа, тогда бы, пожалуй, он что-нибудь придумал. Он и предположить не мог, что Сергея заберут прямо из больницы. По его подсчетам, тому оставалось лечиться еще недели две – так говорил один из фельдшеров. Да и врачиха к нему благоволила – это он тоже видел. Как же она допустила?.. Ответа на эти вопросы не было, и Зубенко кусал с досады губы, злясь на целый свет и стараясь скрыть свою злобу. Получалось, что заключенный, набивший ему морду при всех, уходил из лагеря на своих двоих, и вряд ли теперь дороги их пересекутся.

Сергей видел сложную игру чувств на лице своего врага. Не сдержавшись, он ухмыльнулся и показал Зубенко крепко сжатый кулак, но так, чтобы этот жест выглядел естественным. Просто он вскинул руку, замер на мгновение, на что-то там пристально посмотрел, а потом ухватился этой рукой за высокий борт и одним махом запрыгнул в кузов. Уже оттуда снова посмотрел на остолбеневшего надзирателя и громко захохотал.

Его тут же дернули за рукав.

– Э, ты чему радуешься? Спятил, что ли?

Сергей посмотрел сверху вниз на сидящего прямо на досках круглолицего парня и, не переставая улыбаться, ответил:

– Да я тут фраеру одному сюрприз приготовил. Век будет помнить.

– Пайку, что ли, заначил?

– Вроде того. Ну-ка, друг, подвинься. Скоро поедем. А что, далеко нас повезут?

Он уже опустился на доски и втискивался между тел, стараясь плотнее прижаться к борту.

– Далеко, – невесело молвил сосед и отвернулся.

– Скорей бы уж, – пробормотал Сергей и посмотрел краем глаза туда, где стоял Зубенко. Того уже не было. Сергей натянул поглубже шапку на голову и опустил подбородок на грудь. Теперь он ничем не отличался от тридцати его собратьев, сидевших вдоль бортов и посередине кузова. Этап был готов к отправке.

– Зав-води мотор! – послышалась лающая команда.

Захлопали дверцы, зафыркал стартер, деревянный кузов дрогнул и мелко затрясся. Двигатель взревел, и все сидевшие в кузове разом покачнулись. Набирая ход, грузовик покатился по ухабистой, усеянной камнями дороге. Мелькнули уродливые лагерные ворота, за ними вторые; грузовик поехал под уклон. До Колымской трассы было километров двадцать. Потом около сотни километров до «Стрелки», а потом еще триста пятьдесят уже до самого места – мимо распадков и каменистых сопок, пересекая множество ручьев и горных речушек, вдоль берега Колымы – все на север, в пустоту безжизненных пространств.

Сергей поначалу неотрывно следил за дорогой, словно хотел ее покрепче запомнить. Всем своим естеством он ощущал спадающее напряжение; казалось, что холодный ветер выдувал из него всю тяжесть и все то недоброе, что не давало расправить плечи и свободно и вольно вздохнуть всей грудью. Лагерь давно уже пропал из вида, а он все не верил,