Конечно, так выглядит лишь краткое изложение событий. Я не упоминаю о том, с каким трудом нам удалось вынудить Прюн попросить прощения у родителей, а их самих — не отсылать ее в «пансион» (на самом деле речь шла о закрытой частной школе в Сансе, более или менее католической, где за довольно высокую плату укрощали самых строптивых). И особенно, с каким трудом лично мне удалось добиться от Клюзо, чтобы он не доводил дело до суда и не заставлял предъявлять малышке обвинение за оскорбление, нанесенное представителю власти (статья 433, пункт 5 нового уголовного кодекса). Впрочем, когда я привез к нему Прюн, вид которой навевал классическую рифму «розы — слезы», он довольно быстро пришел в хорошее расположение духа и, для порядка грозно и энергично посверкав глазами, в конце концов выдал ей отпущение грехов. Но напоследок не мог удержаться и пробормотал, впрочем довольно тихо, так что его услышал только я:

— Когда ты подрастешь, малышка, лучше тебе держаться от меня подальше! — И великий охотник Клюзо плотоядно облизнулся.

Ни в коей мере не желая преуменьшать достоинств Прюн, которые к тому же подчеркивались райской прелестью той поры — ясной, солнечной и теплой, — я все же могу утверждать, что комиссару и без нее хватало забот. В течение всего нескольких дней в радиусе пятнадцати километров произошли одно убийство, одна подозрительная смерть и три исчезновения. Что касается Прюн, дело разъяснилось, а второе исчезновение — ассистентки Азулея — судя по всему, объяснялось третьим — самого Азулея, у которого один из опрошенных свидетелей констатировал «садистские наклонности» (а от подобных наклонностей до похищения, по мнению Клюзо, всего один шаг — и он вполне мог быть сделан нервным дантистом). Оставалась совершенно невыясненной причина третьего исчезновения — молодой хорошенькой мулатки, Летиции Оливье, той самой, которую я видел однажды вечером в «Таверне» мэтра Кантера, о котором несколько дней спустя сообщил ее безутешный любовник, Эрик Данжевиль. (Однако, к несчастью для него и к счастью для полиции, у комиссара еще накануне, в ходе ночных инспекций по клубам, возникло подозрение, даже уверенность, что прекрасная мулатка никуда не исчезала — или, по крайней мере, на какое-то время «перешла в другие руки».)

Что касается смерти шофера грузовика, найденного на следующий день после забастовки дорожных рабочих под своей опрокинутой разбитой машиной, которую один из его коллег на таком же мастодонте, мобилизованный CRS,[35]после долгих трудов оттащил в сторону, освободив таким образом департаментское шоссе 965 (заблокированное в течение двенадцати часов), то она выглядела подозрительно лишь потому, что трудно было представить причины (опьянение? внезапный приступ болезни? неверный поворот?), которые могли заставить опытного водителя напороться лбом на острие здоровенного чугунного крюка, из тех, что крепят к грузовикам сзади на случай буксировки.

— Аккурат между глаз, как удар Невера![36]— сказал Клюзо почти с восхищением. — Когда этот крюк вытащили, кровь так и хлестала. А потом осталась круглая дыра — как глаз циклопа.

Комиссар, как выяснилось, обладал немалым культурным багажом. А также изобретательностью — даже излишней. Потому что он тут же выстроил для прессы версию столь же смелую, сколь и пугающую: смерть водителя грузовика не была результатом несчастного случая — он конечно же был убит; а если хорошенько подумать, то обнаружится, что обстоятельства преступления были такими же, как в случае с кукловодом: и тот и другой были убиты своими же рабочими инструментами. Стало быть, убийца мог быть тот же самый. Стало быть, он и был тот же самый. Значит, мы имеем дело с серийным убийцей.

Еще одно мрачное открытие сперва подтвердило эту гипотезу; оно устанавливало прямую связь между двумя преступлениями: на следующий день недалеко от того места, где встретил свою смерть водитель грузовика, муниципальный дворник нашел куклу-марионетку. Загадочным образом на кукле — Сапожнике — нашлись только отпечатки пальцев кукловода, словно перед смертью он отшвырнул этот другой «рабочий инструмент» на десять с лишним километров — во что могли поверить разве только любители «Секретных материалов». Более разумной казалась версия Клюзо: убийца принял меры предосторожности — либо надел перчатки, либо использовал пинцет.

Мне было любопытно услышать свидетельство мсье Леонара, которому удалось, если можно так выразиться, напрямую соприкоснуться с первым преступлением. Внимательно и не без интереса прочитав две полосы «Йоннского республиканца», посвященные этому делу, я решил пригласить его пообедать в среду днем в «Таверну» мэтра Кантера — уточнить подробности, а заодно продолжить наше интервью. Это оказалось не таким простым делом: он был страшно занят; как он сказал мне по телефону, столько работы у него не было последние десять лет.

Дело было не только в том, что эта неделя выдалась одной из самых урожайных на преступления в Оксерре, но еще и в том, что стояла страшная жара — а любой медик (особенно судебно-медицинский эксперт) объяснит вам, что жара благоприятствует сердечным приступам, а значит, и смертям — в данном случае, естественным. И не только у стариков. В течение одной только ночи, последовавшей за смертью водителя грузовика, когда температура поднялась до тридцати пяти градусов, умерли от инфарктов шесть человек — пятеро мужчин и одна женщина, в возрасте от сорока до пятидесяти, ведшие активный и даже весьма активный образ жизни. Среди них, по иронии судьбы, оказался и один провинциальный танатопрактик. Из-за того, что на каждого «клиента» требуется, как минимум, два часа работы, как объяснил мне мсье Леонар, у него сейчас так мало свободного времени.

Я сидел за одним из столиков, по случаю теплой погоды вынесенных на тротуар, когда, около часу дня, заметил молодого человека, которого видел в прошлый раз. Держа свой красный мотоциклетный шлем под мышкой, он прошел в глубь зала. Я тут же с радостью предположил, что сейчас состоится очередное собрание юных интеллектуалов, и, поскольку Карим, болтавший с клиенткой, еще не подошел принять у меня заказ, я вошел внутрь и сел как можно ближе к небольшому зальчику, смежному с основным. Радостный гул, доносившийся оттуда, убедил меня в том, что я не ошибся. Сначала я ничего не разбирал — шел общий разговор; затем раздался голос девушки «бесебеже»,[37]которая, явно чтобы произвести на окружающих впечатление, не скупилась на грубые выражения и столь же грубый смех. Она рассказывала о пристрастии своих родителей к Элвису Пресли: футболки, кепки, старые пластинки, компакт-диски — весь дом забит этими предметами культа! Осталось только покупать кетчуп с кумиром на этикетке! Кроме того, они через месяц собираются осуществить мечту всей своей гребаной жизни: отправиться на «Харлее-Дэвидсоне» в Мемфис, штат Теннесси, где родился и умер их кумир.