и кредитную поддержку от РСФСР. Конечно, принятый пакет мер был недостаточен, чтобы покрыть все убытки, но наиболее обедневшие крестьяне получили долгосрочные займы, было частично профинансировано восстановление санаторных комплексов, а часть денег была направлена на реконструкцию Никитского ботанического сада[77]. Однако средства в Крым поступали не только из казны РСФСР. Многие комментаторы считали, что остальные республики помогали полуострову из чувства долга – но вовсе не в рамках «дружбы народов», сама идея которой была озвучена лишь в середине тридцатых, а потому, что их жители с большой охотой ездили на отдых в Крым[78]. Так что крымчане получали помощь и от других союзных республик, пусть и несистематическую и никак не скоординированную с Москвой. Конечно, подобная помощь была не настолько существенной, чтобы полностью покрыть хоть какую-то расходную статью восстановительных работ, но тем не менее «Красный Крым» периодически сообщал читателям, что, к примеру, Дагестан прислал партию строительных материалов или Белорусская ССР пожертвовала пострадавшим некоторую сумму денег[79]. Поскольку государство прямым текстом заявило о своем нежелании покрывать все убытки региона, общественности требовалось самостоятельно изыскивать иные источники финансирования. Так, в саратовских газетах помещались воззвания и памфлеты по поводу пожертвований пострадавшим от землетрясения; местные отделения Красного Креста подключились к информационной кампании, и часто показ какой-либо киноленты или пьесы в театре или в рабочем клубе сопровождался сбором средств[80]. Директор Московского театра оперетты даже предложил театрам собирать пожертвования в ходе «веселых интермедий», когда известные актеры выступали бы в антрактах в фойе с сольными миниатюрами[81]. Та же Мосоперетта спустя два десятилетия будет активнейшим образом воодушевлять граждан на помощь пострадавшему Ташкенту [Гринберг 1967: 203–204]. Однако в российском руководстве отвергли предложение из Крыма устроить серию благотворительных концертов на всей территории РСФСР[82]; чересчур пристальное общественное внимание к беде было столь же нежелательным, сколь и отсутствие внимания.

В отдельных случаях пожертвования поступали от совсем мелких организаций из самых разных уголков Союза: к примеру, почти семь рублей пришли от лепрозория, почти шестьдесят – от церковного прихода, еще почти сто – от общины адвентистов седьмого дня[83]. Власти Коми-Пермяцкого национального округа, например, прекрасно понимали, что вносят весьма незначительную сумму, однако эти деньги посылали жители небогатого региона, который и сам едва оправился от неурожая. Многие крестьяне из этого региона в недавнем прошлом побывали в крымских санаториях и надеялись[84], что полуострову удастся в скором времени возродиться в качестве «всесоюзной здравницы». Разные способы сбора средств предлагались и частными лицами: от продажи открыток с видами полуострова до и после землетрясения до призыва к москвичам просмотреть свои гардеробы и отправить лишние вещи в Крым, где уже через несколько месяцев пострадавшие могли попросту замерзнуть[85]. Всеукраїнський комітет допомоги населенню Криму (Всеукраинский комитет помощи населению Крыма) весьма примечательно отметил классовые различия среди жертвующих: члены харьковских профсоюзов куда более щедро помогали пострадавшим крымчанам, чем местные лавочники[86]. Впрочем, доступная статистика не подтверждает, что этот принцип был актуален для всего Советского Союза.

Советские граждане не мобилизовали всех доступных ресурсов и не приносили в пользу Крыма грандиозных жертв, но тем не менее помощь полуострову мало-помалу поступала, и основная ее часть – в виде пожертвований, а не добровольческой деятельности. Те же стратегии оказания помощи пострадавшим будут проявляться и в последующие годы в Ташкенте, Чернобыле и Армении. Несомненно, газетные публикации по всему Союзу о постоянных сборах и взносах производили впечатление, что речь идет об общем благом деле, что жертвующие на восстановление полуострова отдают должное его всесоюзному значению и тому подобное, однако будет явным преувеличением утверждать, что крымское землетрясение явилось одним из тех скрепляющих событий, столь необходимых при формировании умозрительной или же географически разобщенной народной общности.

Описанные разрозненные случаи мобилизации ресурсов сопровождались другой, еще более значимой мобилизацией – людей, покидающих пострадавшую область. Сразу же после землетрясения произошел массовый исход отдыхавших на полуострове, – но тем было куда возвращаться; в жизни же прочих вынужденных переселенцев возникло куда больше проблем, поскольку четкого плана эвакуации, конечно, ни у кого из них не было. Созданный для сбора средств Всеукраинский комитет помощи населению Крыма специально оговаривал, что он не предоставляет финансовой помощи частным лицам, а все собранные им средства направляются в бюджет полуострова[87]. Власти понимали, что множество людей спешно покидает Крым, однако куда больше их волновали не судьбы конкретных людей, а сдвиги в демографической ситуации в регионе[88]. Ведь землетрясение случилось в весьма турбулентный демографический период советской и крымской истории: уже несколько лет власти переселяли бедных еврейских крестьян из их традиционных украинских и белорусских местечек (равно как и живших по соседству столь же небогатых украинцев и белорусов) на территорию полуострова [Коршунов 1930: 23–25][89]. Не обращая внимания на нескрываемое недовольство местных жителей, правительство надеялось таким образом, с одной стороны, задушить среди переселяемых сионистские веяния, а с другой стороны – создать противовес возрастающим националистическим настроениям коренного населения [Dekel-Chen 2005: 102; Полян 2001: 59]. Прибытие на полуостров евреев выглядело довольно спорным и в том отношении, что параллельно уже разрабатывались планы переселения православных крестьян в степи[90]. Народная молва тут же объявила землетрясение гневом Господним на большевиков, поселивших евреев в Крыму[91]. При этом указанное противоречие не было чисто религиозным или национальным: санатории на южном побережье Крыма также уже некоторое время соперничали с местными крестьянами за землю[92]. Таким образом, разрушительное землетрясение превратилось в удобный предлог для перемещения определенных групп населения с южных берегов полуострова.

Утверждение о Божьей каре, посланной большевикам в наказание за все их грехи, не сводилось лишь к переселению евреев, поскольку бедствие в целом значительно усилило влияние религиозных организаций и их руководителей – что, несомненно, весьма тревожило компартию, старательно выжигавшую крестьянские религиозные верования и насаждавшую взамен атеистические ценности научного марксизма [Stites 1991: 302]. Советские чиновники были обеспокоены конкуренцией со стороны как православных, так и мусульманских религиозных деятелей; священники и прочие «антисоветские личности» распространяли всевозможные слухи о конце света, об уходе полуострова под воду и об извержениях вулканов. Православные женщины испрашивали разрешения провести крестный ход, а в общинах крымских татар мужчины собирали средства на организацию масштабных намазов и жертвоприношений; схожий феномен будет потом иметь место и после землетрясения в Ташкенте в 1966 году [Саидбаев 1978: 189]. Татарские женщины читали вслух суры Корана[93]. Некий инженер вызвался за шестьсот рублей подлатать обветшавшую мечеть для местной общины, если, конечно,