На короткое время Радзивилл почувствовал себя на коне. Конфедерация сняла с него все обвинения, вернула владения с выплатой денежной компенсации за нанесённый ущерб. Князь развернулся вовсю. «Великолепие его образа жизни было поразительно. Двадцать пять поваров едва успевали готовить ежедневно кушанье для огромного числа посетителей его дома. В день рождения Екатерины он дал праздник, на котором было около трёх тысяч замаскированных гостей, и при этом было выпито, кроме множества других вин, тысяча бутылок шампанского. Ему было тогда около 35 лет; он носил всегда польский национальный костюм, не умел говорить по-французски, а в нравственном отношении стоял не выше последнего из своих вассалов. Он был великий глупец и такой жестокий пьяница, что князь Репнин, чтобы воздержать такое важное лицо от безобразного поведения по крайней мере на то время, когда сейм был в сборе, поставил в его доме полковника с командой из 60 человек», — писал о «подвигах» «Пане коханку» английский посол в Петербурге Д. Гаррис.

Собравшийся в конце 1767 года в окружении русских войск сейм в итоге утвердил предоставление православным и протестантам свободы совести и богослужения, избавление их от юрисдикции католических судов, частичное уравнение в гражданских правах представителей всех конфессий. Протестующие представители польской знати — епископы К. Солтык и Ю. Залусский и краковский воевода В. Ржевусский — были арестованы и отправлены в Калугу. Избранная сеймом делегация выработала договор, по которому римско-католическая религия оставалась господствующей, но диссиденты получали право на все должности, за исключением королевского достоинства, а при межконфессиональных браках дочери должны были исповедовать религию матери, сыновья — отца. Россия гарантировала Польше неприкосновенность её «кардинальных прав» (отказ подчиняться королю, liberum veto, политическая и экономическая монополия шляхты и её власть над крепостными) — теперь они не могли быть изменены без согласия России, что, в свою очередь, гарантировало сохранение шляхетской анархии.

Двадцать первого февраля 1768 года сейм утвердил решения комиссии. Довольная императрица Екатерина объявила республике о своём всемилостивейшем согласии заботиться о её благе, а князю Репнину — о пожаловании ордена Александра Невского и пятидесяти тысяч рублей. Панин, поздравляя князя Репнина с достигнутыми успехами, написал ему, что сделать дело лучше, чем оно сделано, было невозможно. Однако успехи князя Репнина вызвали бурю возмущения. Обманувшиеся в своих расчётах конфедераты и масса консервативно настроенной шляхты выступили в защиту привилегий католической церкви: как можно, чтобы нечестивые диссиденты заседали в сейме и сенате рядом с правоверными католиками! Недовольные собрались в том же феврале в подольском городке Бар и создали новую конфедерацию — против короля и России. Один из её вождей, маршалок Юзеф Пулавский, обнародовал манифест, в котором призывал магнатов и шляхту бороться за «истинную римско-католическую веру» и шляхетские золотые вольности, попираемые русской императрицей и польским королём. Повстанцы видели себя настоящими крестоносцами — ревнителями веры: на своих знамёнах они вышивали изображение Богородицы, а на мундирах — кресты. В Литве основными фигурами конфедерации стали члены её Главного совета маршалок Михал Пац и командующий войсками Юзеф Сапега.

Радзивилл в феврале получил из рук короля пост виленского воеводы, но литовским гетманом стал уже знакомый нам Михал Огиньский. «Пане коханку» свою роль сыграл и теперь стал лишним. «Он, быв нам нужен, чтоб именем его, богатством и репрезентацией пользоваться в делах против мелкого дворянства, сам собою дела, однако ж, никакого не поведёт и партии почтенной не составит», — докладывал Репнин ведавшему иностранными делами Н. И. Панину 11 декабря 1767 года. Крепко загулявший ещё на сейме князь поначалу не понял, что конъюнктура изменилась. На другой день после закрытия сейма англичанин Гаррис сам видел, как Радзивилл явился совершенно пьяный к Репнину и хвастался тем, что опять имеет право напиваться сколько душе угодно. Но постепенно он прозрел и, обиженный, отбыл к себе в Несвиж, где продолжил свои загулы, не стесняясь ругать посла. Открыто выступить он не смел (русские войска стояли неподалёку) и даже согласился действовать вместе с королевскими отрядами против конфедератов. Но в то же время «Пане коханку» принимал у себя эмиссаров Барской конфедерации, увеличивал численность своей «милиции», создавал запасы военного снаряжения, о чём находившиеся в его окружении информаторы исправно докладывали Репнину.

Князь мечтал превратить Несвиж в местный «Бар», тем более что Бар подольский был взят штурмом русских войск. От генерал-майора Измайлова Радзивилл вельможно потребовал не нападать на конфедератов близ Несвижа, потому что он не может быть равнодушным свидетелем пролития крови сограждан своих и, если битва произойдет подле его замка, выведет свое войско. А Репнину он писал, что не имеет намерения воевать с русскими, но принимать повстанцев обязан, будучи членом народа, «в котором господствуют вольность и равенство и ревность к своей вере»…

Измайлов же вместо ответа обложил Несвиж. Гордый князь оказался плохим политиком и негодным полководцем. Имея подготовленный к осаде замок с провиантом, боеприпасами, тридцатью двумя пушками и гарнизоном в 800 человек, Радзивилл при первых вражеских залпах стал думать о капитуляции. Он написал Репнину покаянное письмо, в котором заверял в лояльности и обещал не выступать против России. Прибывший вскоре полковник Кар объявил князю прощение в обмен на сдачу Несвижа и Слуцка, роспуск «милиции» и выдачу всего военного снаряжения. «Пане коханку» на переговорах извинялся за свои «невольные ошибки», в которых винил «чертей из Бара», принял предложенные условия и несколько месяцев жил под «охраной» Кара и его казаков, пока не выехал в июне 1769 года за границу, в австрийские владения.

Там Радзивилл сразу же примкнул к конфедератам, рассчитывая занять важный пост в «генеральности» — эмигрантском «правительстве». Однако вожди конфедерации более скромно оценили его возможности и назначили послом при султанском дворе, куда Радзивилл ехать не пожелал, полагая, что завистники хотят удалить его от политики. Князь Кароль посылал турецкому визирю послания, в которых объявлял членов «генеральности» предателями и врагами турок и предлагал создать — с турецкой помощью — новую польскую власть во главе с ним самим.

Впрочем, и другие лидеры Барской конфедерации политическими талантами явно не отличались: начали восстание, не дождавшись обещанного вывода русских войск, не скоординировав действия в масштабе страны и не получив помощи извне. Серьёзным их промахом стало и выступление против короля, которого они объявили узурпатором и тираном; для Потоцких или Радзивилла борьба со сторонниками Чарторыских была важнее, чем противодействие политике Екатерины II. Разногласия среди руководства, слабое вооружение и недисциплинированность отрядов были причиной поражений шляхетских отрядов, которые не могли противостоять регулярным полкам. Русские и коронные войска без труда громили храбрых, но неорганизованных конфедератов.

Единственное, что им удалось — устроить «информационную войну» в Европе с распространением свидетельств о русских насилиях в Польше. С подачи одного из эмиссаров конфедерации, Михала Виельгорского, знаменитый просветитель аббат Габриель Мабли издал в 1771 году «Манифест о конфедератской республике Польше». «Удачи вам, храбрые поляки», — писал Жан Жак Руссо в «Соображениях об образе правления в Польше» и призывал их сохранять свою конституцию, пусть даже и с liberum veto. Зато в поддержку российской политики выступал не менее знаменитый Вольтер: в своём обращении к полякам он спрашивал, желают ли они «быть рабами и вассалами теологического Рима». Тем, кто жаловался на введение в Польшу войск, философ объяснял: «Я отвечаю вам, что это то право, по которому сосед тащит воду в горящий дом соседа»; русские солдаты, считал он, посланы императрицей Екатериной установить в стране просвещённую терпимость.