В тот же вечер он снял номер в дорогом отеле «Акасака». В кафе к нему подошел мужчина лет сорока в светло-голубом костюме и спросил: «Ты студент, не так ли?» Каору еще не умел различать гомосексуалистов, но интуиция подсказала ему, что мужчина не гомик. «Мне хотелось бы, чтобы ты правильно меня понял, — начал этот тип, присаживаясь за столик Каору. — Дело в том, что моя жена в настоящий момент находится в номере этого отеля и ожидает некоего молодого человека приблизительно твоего возраста. Я его знаю. И я знаю также, чем они будут там заниматься. Я обратился к частному детективу, и он снял все на пленку. Нет, я не скажу тебе, что они будут делать. По правде говоря, ничего особенного. Никакого секса… Я хотел бы попросить тебя об одной вещи. Если согласишься, то не пожалеешь. Пятьдесят тысяч иен». Предложение привело Каору в ужас, и он отказался. Тогда мужчина поднялся и стал ходить по всему кафе из угла в угол. Казалось, он искал юношу, похожего на Каору, но потом, успокоившись, вышел в холл, уселся на диванчик и стал разглядывать проходящих мимо людей. На следующий день Каору, дожидаясь своего рейса в аэропорту Ханеда, случайно увидел телерепортаж о замужней даме, зарезанной в одном из номеров отеля «Акасака». Отеля, где он ночевал. Каору тотчас же вспомнил светло-голубой костюм и странного человека. Ни о чем другом он больше думать не мог. А вернувшись домой, перестал есть. Буквально не мог проглотить ни кусочка. Все, что он съедал, тут же выходило обратно. В конце концов он забеспокоился и решил обратиться к врачу, который констатировал анорексию. Каору сообщил об этом только Коремидзо, и тот заметил: «Умственная анорексия у мужчин случается достаточно редко. В Токио с тобой не произошло ничего особенного? Расскажи-ка». И Каору поведал. Рассказывая, он вспомнил и того режиссера, и человека в светло-голубом костюме. Он до мельчайших подробностей воспроизвел ту беседу. Воспоминания нахлынули на него, словно его память была самостоятельным живым существом. Это было похоже на разлившуюся желчь. Они шли одно за другим без малейших усилий с его стороны, как рвотные массы. Поднимались и затапливали весь его мозг. Коремидзо, хотя и знал очень много, не понимал ничего. Но после этого случая он стал избегать своего друга. Каору больше не мог есть никакой твердой пищи, кроме печенья «Калори Мейт», и стал стремительно худеть. Поскольку родители встревожились не на шутку, а сам Каору больше не мог выносить их заботы, он, никого не предупредив, даже Коремидзо, уехал в Токио. В столице он стал проводить большую часть времени в компании приятелей из музыкальных клубов в Сибуйя и Синдзюку. Это были безработные актеры, девушки, позировавшие для эротических журналов, барышни из садомазохистских клубов и рок-музыканты. Такая жизнь была не самым худшим выходом, но и это ему быстро надоело. Все его новые друзья были неудачниками. О своем коэффициенте он не рассказывал никому. Так же, как и дома, в Сибуйя и в Синдзюку он не ел ничего твердого… Первый раз он пришел в это кафе как обычный посетитель. Его друзья давали неподалеку концерт, и рано утром вся группа завалилась сюда выпить кофе. Все сразу же оживленно начали обсуждать прошедшее выступление, а тем временем совсем рассвело. И в этот момент Каору увидел необычайную вещь. Поначалу он даже не понял, откуда здесь мог взяться солнечный луч. Но тем не менее на беленой стене ясно проступила картинка размером со стандартный лист бумаги. Этому не помешали ни неоновая вывеска кабаре напротив, ни маркиза и занавески на окнах, ни листья фикуса. Его тень и создала эту картину, колеблясь в неустойчивом свете, словно кружево. Каору созерцал картину, затаив дыхание и забыв о товарищах. Картинка исчезла так же неожиданно, как и появилась. Перед Каору опять была одна беленая стена. Фильм закончился. Каору еще не раз заходил в это кафе в одно и то же время. Но высота стояния солнца уже изменилась, и луч больше не проникал в помещение. Чудо не повторилось. Тогда Каору нанялся сюда на работу. С того утра прошло восемь месяцев, но той картинки он так и не увидел. Его свидания с друзьями из Сибуйя и Синдзюку прекратились сами собой. В ожидании следующего чуда он стал даже проглатывать небольшие порции вареного риса и бульона.

В кафе вошел еще один посетитель, оказавшийся женщиной средних лет. Так, ничего особенного. Явно не танцовщица из бара и уж точно не бродяжка, как та девица. Она заказала черный мокко, потом достала из сумочки книжку и углубилась в чтение. Подавая кофе, Каору почему-то подумал, что этой женщине он мог бы рассказать про картинку на стене.

— Вы любите читать? — спросил он, ставя чашку на столик.

— Простите? Ах да. Ну, чтобы убить время, — спокойно ответила женщина. Волосы у нее были коротко подстрижены, а на затылке почти выбриты. Свое дорогое коричневое пальто она повесила на спинку соседнего стула. «Кажется, кашемировое», — отметил Каору. На женщине был кремовый свитер и темно-красная юбка. Каору смотрел, как она переворачивает страницу за страницей, и любовался ее красивыми руками.

— Могу ли я рассказать вам одну странную вещь?

— Странную вещь?

— Видите вот эту стену? Зимой, очень скоро, во время солнцестояния, здесь появится прекрасное изображение.

— Вы о чем?

— Свет не такой яркий, потому что солнце стоит слишком низко. Тогда на стене отразятся листья этого фикуса, словно в театре теней.

Норико слушала его и недоумевала, отчего этот парень такой тощий. Как мог человек довести себя до такого состояния? Разговаривать ей совсем не хотелось, но, повинуясь какому-то странному чувству, она изобразила на своем лице вежливую и понимающую улыбку.

Норико сделала глоток и посмотрела на часы. Третий час. Она заметила, что стеклышко ее часов слегка потускнело. «Наверно, из-за перепада температур. Вошла в тепло, вот и запотело», — подумала Норико. Она достала бумажную салфетку и попыталась протереть помутневшее место. Сначала ей казалось, что влага выступила снаружи стекла, но, сколько она ни терла его, тонкая белесая пленка не исчезала. Тогда она смочила краешек салфетки водой из стакана, поданного вместе с кофе, и повторила попытку. «Бесполезно, — сказала она сама себе. — Чем сильнее буду тереть, тем больше оно станет. И вообще, что-то мне нехорошо. Цифры словно затягивают меня…» Эти часы марки «Омега» были куплены лет десять назад в магазине дьюти фри, когда она летала с тем мужчиной на Гуам. А может быть, на Сайпан, она точно не помнила. Норико старалась не вспоминать того человека. Иногда ей это удавалось.

— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Норико подняла голову. Перед ней стоял этот тощий официант.

— У вас часы сломались?

Она сразу не поняла, о чем он. «Нет, так не пойдет. Будь повнимательней. Должно быть, он подошел, пока я возилась с часами», — подумала Норико.

— Нет, все в порядке. Да и с чего бы им ломаться? — ответила она официанту. — Просто там, на стеклышке, образовалось пятно, и я хотела его стереть.

— Понятно. Просто я неплохо разбираюсь… впрочем, я вмешиваюсь не в свое дело. Извините меня.

С этими словами молодой человек ушел обратно за стойку. Норико захотелось сказать ему что-то хорошее, теплое, но она никак не могла придумать — что. Глядя ему в спину, она вспомнила того человека, с которым летала на Гуам или Сайпан. Мысли ее смешались. Норико чувствовала, как в ней поднимается боль, страшная, невыносимая боль. «Так и есть, опять», — вздохнула она. Именно эта боль выгнала ее на улицу и привела сюда, в это кафе… Официант стоял слишком далеко, чтобы с ним можно было заговорить. Во всяком случае, это показалось бы неестественным.