Алла огляделась. Скорее всего, это комната их парней, живущих в общаге на Лесном проспекте, неухоженная, с серым окном в потеках и черным подоконником. Всюду, в самых неожиданных местах, например в чьем-то башмаке, стояли стеклянные пол-литровые банки, полные коричневой воды и битком набитые окурками. На стенах – журнальные вырезки с грудастыми красотками в дезабилье.

Алла еще раз вгляделась в однокурсников, спящих вповалку, заметила среди них абсолютно не знакомые ей личности и ужаснулась. Неужели она при них расстегивала блузку и укладывалась спать рядом с Сологубом? Какой ужас! Какой позор! Что теперь будет думать о ней Генка? Он теперь решит, что имеет на нее какие-нибудь права… И как же ее сюда занесло?! Она была девочкой домашней и никогда не кантовалась в общежитиях даже в великие престольные праздники. Зачем же она так напилась? Впрочем, она пила немного… Во всяком случае, ее не мутит, голова в порядке. Видимо, правду говорят, что нельзя мешать водку с шампанским… К тому же она еще здорово перенервничала накануне, вот вам и результат.

С трудом отыскав среди недвижимых тел свою сумочку, Алла выскользнула из комнаты в длиннющий коридор, рысцой пробежала его и одним духом скатилась вниз по лестнице. Вахтерша сладко спала на своем посту, и ей не было никакого дела до того, что делается наверху. Алла на цыпочках проскользнула мимо сочно посапывающей тетки в черном сатиновом халате и выскочила на улицу. Метро как раз только что открыли. Пассажиров было мало, и Алла взволновала своей распахивающейся блузкой не слишком много ленинградцев. Дверь квартиры она открыла собственным ключом.

– Алла, ты? – крикнула ей из своей комнаты мама.

– Конечно, я, мамочка! Кто же еще? – бодро прокричала Алла и мгновенно скинула блузку, чтобы мама, если ей придет в голову выйти в коридор, решила, что она так устала, что не хочет терять ни минуты времени, а хочет побыстрее раздеться, умыться и завалиться спать.

Мама из комнаты не вышла, прокричав, что Алла расскажет ей все, когда выспится, и это было очень хорошо. Закрывшись в ванной, Алла обнаружила, что ее шея и грудь покрыты подозрительными красно-синими пятнами. Сначала она страшно испугалась, что ее поразила какая-то неприличная болезнь, но потом догадалась: сия болезнь есть не что иное, как следы страстных поцелуев Сологуба, и ее чуть не вырвало. Хорошо, что у нее имелась летняя блузка с воротником-стоечкой, в которой она проходила чуть ли не половину лета, пока не сошли эти непристойные пятна.

А Генка Сологуб действительно посчитал, что после прощального банкета имеет на Аллу определенные права. В его одурманенном алкоголем мозгу то и дело представала картина полного обладания неприступной ранее Белозеровой. Он без конца талдычил ей, что она теперь его женщина и глупо все отрицать, потому что если бы всего этого на самом деле не было, то с чего бы он все это взял. Он-де не Лев Толстой и придумать эдакую «Крейцерову сонату» не в состоянии. Алла плохо помнила «Крейцерову сонату» и пообещала Генке принести справку от гинеколога, чтобы он заткнулся раз и навсегда. И она действительно сходила к гинекологу, только не для Сологуба, а для собственного успокоения. Молодая симпатичная гинекологиня ее действительно успокоила, но никакой справки, разумеется, не дала. Успокоенной Алле справка и не была нужна. Она заявила Генке, что если он еще раз посмеет заикнуться, чья она женщина, то она покажет полученную справку однокурсникам и расскажет, как он пытался ею овладеть и как опозорился. Угроза произвела на Сологуба неизгладимое впечатление, и приставать к Алле он перестал. А Алла после этой некрасивой истории поклялась себе никогда в жизни больше не пить и стойко держала свое слово.

– Я не пью, – повторила Антиною Алла, – а ты выпьешь после.

– Мы уже на «ты»? – скорее обрадовался, чем удивился ее новый знакомый.

– Разве ты имеешь что-нибудь против?

Он не имел. Он уже был готов, чтобы то, что она так явно и недвусмысленно обещала до вина, наступило как можно скорее. Она отставила фужер с минералкой в сторону, и оно наступило. Некто Макс оказался прекрасен во всех отношениях. Алла еще ни разу не совпадала так с мужчиной по темпераменту, ощущениям и желаниям. Они идеально подходили друг другу, хотели одного и того же, и даже разрядка наступила у них одновременно. Макс в благодарность бормотал ей что-то на предмет того, как ему повезло, что его бросила девушка. Аллу подобный сентиментальный бред уже давно не интересовал. Она поднялась с постели и принесла ему из кухни вина. В дверях Макс попросил ее остановиться, чтобы он мог полюбоваться совершенством ее тела. Этого она ему сделать не позволила, поскольку ситуация напомнила бы развернувшуюся много лет назад в фотостудии Софии Киевской. Алла легла рядом с ним на диван и сказала:

– Смотри, сколько хочешь, только здесь.

Макс пил вино и гладил ее взглядом, потом, отставив в сторону пустой фужер, дотронулся рукой до груди, провел плавную линию по бедру, и они опять совпали желаниями и телами. А потом он заснул. Алла смотрела на красивого сильного мужчину, так похожего на античного бога, и с горечью думала о том, что и его она не сможет полюбить. И она так и не полюбила.

Они встречались довольно часто. Сначала он пытался говорить с ней о любви. Она морщилась и просила перестать и не портить ей удовольствия от его сильного и красивого тела. Потом он, подобно ингерманландцу, гордо уходил, чтобы никогда с ней больше не встречаться. Потом он приходил снова и снова уходил. Потом к Алле приходила та самая девушка, которая Макса бросила, как она утверждала, по глупости, а теперь здорово об этом жалеет. Алла величественно отпускала ее возлюбленного на все четыре стороны. Он сначала не уходил, потом уходил, а потом снова возвращался обратно. В конце концов он смирился с тем, что Алла не желает его любить, не собирается за него замуж, но заниматься с ним любовью всегда готова. Однажды Макс спросил ее:

– Ну… а хотя бы своего первого мужчину ты любила?

– У меня не было первого мужчины, – расхохоталась она. – У меня искусственная дефлорация.

В самом деле, не рассказывать же ему, что единственный мужчина, которого она любила, отказался от нее, а тот, который с большим трудом эту дефлорацию провел, был нежным мальчиком Илмари. Она так же не в состоянии была его полюбить, как и понять необходимость членства возрожденной Ингерманландии в ООН.

– Ты слишком цинична, – рассердился на Аллу Макс. – Я спрашиваю про другое! Ты кого-нибудь любила в своей жизни?

– Ни-ког-да! – процедила она.

– Если бы я его знал, то убил бы на месте! – неожиданно заявил он.

Алла с удивлением и интересом посмотрела ему в глаза. Макс усмехнулся:

– Неужели ты думаешь, я не понимаю, что кто-то здорово наступил тебе на хвост! Разве не так?

– Ты сам циничен, Максик.

– Тебе это должно нравиться. Ты же не любишь сантименты.

– Верно. А еще я не люблю, когда кто-то лезет ко мне в душу.

Несмотря на то что Макса Алла так и не полюбила и могла позволить себе параллельно с ним встречаться еще с парочкой других индивидуумов, он все-таки держался подле нее уже непозволительно долго. Макс имел ключи от ее квартиры и даже знал некоторые мелкие слабости Аллы. Например, ему было известно, что Алла необыкновенно размягчается от классической музыки. Он покупал диски с Бетховеном, Генделем, Бахом и Рахманиновым, когда хотел провести с ней восхитительный вечер. Недавно он купил ей диск со всеми существующими вариантами Аве-Марии и впервые увидел на ее лице по-настоящему благодарное выражение с влажными глазами и смущенной улыбкой. «Может быть, еще не все потеряно», – подумал тогда Некто Макс.