– Тогда подумай о том, что ты даешь Аменхотепу еще один повод для ненависти.

– О! Вот мы и добрались до сути дела! Но почему я должен заботиться о любви или ненависти вообще кого бы то ни было? Я фараон. Я бог Солеба, бог Фив, бог всего мира. Даже другие боги воздают мне почести. Этот евнух не сын мне, а божественности там не было и в зародыше.

– Я вижу, – прошипела она тихо, так, чтобы было слышно только ему, – что со здоровьем к тебе вернулся и страх. Прекрасно. Делай, что хочешь. Но решение должно вступить в силу.

– Конечно, должно. Я не стану беспокоиться о том, чтобы отозвать его. Ты же не побеспокоилась выяснить, что сказал оракул о будущем ребенка, не так ли? – Он положил пухлую ладонь ей на колено. – Он станет фараоном. Несомненно.

– Как несомненно и то, что преемник сына Хапу слишком старается угодить своему царственному господину и мало заботится о том, чтобы говорить истину! – парировала Тейе.

Яростный вопль заставил обоих повернуться к мальчишке. Скарабею наконец удалось ускользнуть от надоевшей палки: с треском раскрыв свои переливчатые надкрылья, он взлетел в воздух. Мальчишка отшвырнул палку и бросился за ним, пытаясь поймать беглеца. Тейе и Аменхотеп смотрели на странный полет огромного насекомого, пока оно вдруг не задрожало в воздухе и не рухнуло вниз, неуклюже налетев на зеленого сфинкса между грудей Тейе. Мальчишка, спотыкаясь, ринулся за ним, на мгновение забыв о том, с кем рядом он находится. Тейе, не в силах сдержать свой гнев, с размаху залепила жгучую пощечину по бронзовой щеке мальчишки, и тот пошатнулся.

– Как ты смеешь прикасаться к моей царственной особе! – закричала она. – Долу!

Он упал в траву, но Тейе успела заметить злобное выражение, промелькнувшее в круглых черных глазах. Аменхотеп сдавленно засмеялся.

– Солнце ищет убежища у женщины-сфинкса, – задумчиво заметил он. – Интересно. Надо спросить оракулов, что это значит.

– Это значит, – резко ответила Тейе, когда насекомое улетело прочь, – что Ра не особенно жаждет разделить с тобой свою священную барку, мой упрямый супруг. Встань, глупый мальчишка.

Она поднялась, носитель опахала тут же подскочил к ней. Пока царская свита кланялась царице, она запечатлела поцелуй на лбу фараона и направилась к себе.

Целый час ее личный писец сидел у подножия трона, скрестив ноги и держа на весу над папирусом тростниковую палочку, пока она мерила шагами залу для приемов, пытаясь сочинить письмо Хоремхебу. Сына под любым предлогом нужно было задержать в Мемфисе, не ранив при этом его чувства. Задача оказалась невыполнимой, и, в конце концов, она приказала командующему просто объяснить Аменхотепу, что, если он появится в Малкатте, его шансы завладеть троном могут упасть. В конце концов, – думала она, пока писец торопливо записывал, – он не ребенок. Он вполне способен понять страх своего отца. Когда папирус свернули и запечатали ее кольцом, а писец с вестником ушли, она упала в кресло, вдруг ощутив усталость. Пиха и Херуф терпеливо ждали новых приказаний, стоя в сгущающейся тени, но она все сидела, медленно обводя взглядом залу. Временами она слышала музыку и взрывы смеха – это с сухим ночным ветерком доносились отголоски праздника из пиршественной залы, где, несомненно, царила Нефертити – грациозная и самоуверенная, величественно притворяющаяся, что не замечает устремленных на нее восхищенных взглядов. Что если фараон вздумает перехватить письмо, – подумала она. – А может быть, и нет. У меня мало секретов от фараона, и он знает их все. Как не хватает сейчас Эйе. Вызвать бы его с праздника, мы бы сели на полу в опочивальне, выпили бы легкого пива, он принялся бы рассказывать смешные и скандальные истории, которых у него всегда было в избытке еще со времен службы в войске фараона.

У двери появился слабый проблеск света, и Тейе, вздрогнув, поняла, что уже совсем стемнело. Это был Хайя, помощник Херуфа в гареме, путь ему освещал носитель факела.

– Говори, – рассеянно разрешила она.

– Царица, мне нужен Херуф. Сцепились две вавилонские жены Великого Гора. Если бы они были жительницами Техен-Атона, я бы мог сам разнять их, но они выше меня по положению. Боюсь, что они покалечат друг дружку.

Тейе кивнула Херуфу.

– Даже если и убьют, мне все равно, но, возможно, тебе стоит пойти, Херуф. Пиха, принеси факел. Я, пожалуй, тоже немного прогуляюсь у озера перед сном.

Она надеялась найти успокоение, но тщетно. Гул праздника преследовал ее всюду, и, когда подвыпившие веселые гости стали постепенно перемещаться из залы в сад за стеной, Тейе I вернулась в свои покои.

Начавшиеся в день Нового года праздники Опета и вместе с ними третий юбилей фараона проходили с соблюдением всех церемоний, приличествующих этим торжественным событиям. На седьмой день празднований Амона, покоящегося в золотой божнице, вынесли из святилища карнакского храма и под возбужденные крики толпы поместили в золотую барку; жрецы, одетые в белые одежды, совершали обряд очищения, поливая дорогу перед баркой молоком и вином, струи смешивались и текли розовыми потоками между плитами мостовой. Трепещущие опахала из страусовых перьев укрывали бога от ослепительного дневного света; жрецы-носильщики, истекая потом и пошатываясь под драгоценной ношей, несли барку к священной ладье, качавшейся на волнах у храмового причала, а их собратья воспевали хвалу Амону. Он все еще был могущественным, милосердным богом, гордостью Египта, богом, который благословил великого воина Тутмоса Третьего на покорение диких стран, помог ему создать великую державу и наделил огромными богатствами. Гордые иноземные царевичи смирялись пред живым его воплощением, Аменхотепом, тысячи людей собрались, прославляя его, готовые идти за ним до самого Луксора, к его второму дому.

Как только Амона медленно опустили в позолоченную ладью, рабы на берегу взялись за канаты, и царское судно, стоявшее на середине реки, подняло якоря. По команде ладья неуклюже сдвинулась с места и пошла по воде. На четырех высоких мачтах перед миниатюрным храмом[17]заполоскались на ветру флаги Амона, солнечные лучи отражались от золотой статуи бога, державшего весло, будто он сам греб к Луксору. Толпа у причала стала рассеиваться вдоль берега, люди бежали за ладьей и бросали в воду венки, каждый надеялся накинуть свой венок на одну из бараньих голов с закрученными книзу рогами – древнее изображение Амона-Ра, – украшавших нос и корму. Вокруг ладьи кружили дюжины маленьких лодочек, полных оживленных фиванцев, жаждущих благословения. Люди махали гусиными перьями, протягивали к ладье головы гусей[18]на вытянутых руках, чтобы бог, скрытый от мирской суеты в складках льняного полотнища, мог узреть рвение своих верующих.