Княжич не ошибся, однако Бьерн оказался вовсе не таким, каким его представлял Избор. Средь альдожских дружинников его уважали. Даже дотошный Энунд Мена с его приходом присмирел и куда меньше совал свой нос в княжьи дела. Вадим же – ныне назначенный воеводой при Изборе – поболтал с варягом об оружии, похвалил лошадей, поглядел на воев, пришедших с Бьерном, – и тут же с ним поладил. Понемногу, день за днем, и Избор попривык к варягу. Не было в Бьерне той самой звериной жажды крови, о коей твердили старейшины, не было злого безрассудства. Он был старше княжича лет на десять, не более, только казалось, век проживи Избор – а до его холодного спокойствия не дотянется. Ничто Бьерна не печалило, ничто не грело – был он как вода в глубоком омуте. Избор его не понимал – иногда дивился ему, иногда ненавидел, – но иного заступника ему перед отцом не было. Вбил Гостомысл себе в голову, что без Бьерна походу не быть, выполнял теперь любые прихоти варяга. С Энундом да Вадимом еще спорил, ругался, а с Бьерном становился тихим, словно тот с самим Перуном в родичах. Вот и ныне была у княжича одна надежда – что Бьерн отца вразумит, объяснит, что бесчестьем люди назовут, если не поедет княжич сам выручать сестру с братом. Поэтому стоял теперь Избор пред варягом, мялся, задыхался от злости, стискивал кулаки, давился словами:

– Отец меня отговаривает… Чтоб я тут остался…

Бьерн кивнул, отложил клевец, сцепил пальцы на коленях, замер. На обнаженной груди блестела золотая гривна, подле нее повисла на гайтане[69]костяная фигурка рыси, с обритой до макушки головы спускались к плечам заплетенные в косицы волосы.

«Аж не дышит, будто идол неживой», – мелькнуло у Избора в голове. Облизнул пересохшие губы, рубанул ладонью воздух:

– Как отец такое сказать мог?!

– Так и мог, – Бьерн шевельнулся, и все в нем словно ожило – блеснули глаза, перекатились под смуглой кожей мышцы, трепыхнулись косицы, закачалась гривна, цепляя костяную фигурку. – Ты один после него наследник. Тебе Альдогу беречь надобно, а не искать удачи в море, будто свободный ярл.

Этого Избор не ждал. Бежал пожаловаться, заручиться поддержкой, а вместо этого будто ушатом ледяной воды облили.

Княжич обиделся, закусил губу. Вспомнив, ответил:

– Так ведь и ты у Горма – один наследник.

– И я… – послушно согласился Бьерн. Замолчал, опять превратившись в недвижного идола. Из угла избы кто-то негромко засмеялся. На щеки Избора накатила волна жаркой красноты, неприятно защипало уши. Бьерн метнулся взглядом на насмешника, заговорил:

– Мой отец – свободный ярл от рождения. Я – свободный ярл от рождения. Мне не нужны земли отца, мне нужны мои земли. Он это знает. А твой отец – бонд[70]от рождения. Ему нужны его земли. Тебе нужны его земли. Так он знает.

– Но мне не нужны его земли! – чуть не плача от обидных слов, выкрикнул Избор. Бьерн улыбнулся, развел раскрытые ладони в стороны:

– А этого он не знает.

В избе дружно загоготали его хирдманны[71]. Избор выпрямился, надвинулся на варяга. Любой другой давно бы догадался, что княжич не простит насмешки – вскочил бы, набычился, стиснул кулаки, готовясь к драке. А Бьерн даже не привстал – все так же сидел, улыбался, думал о чем-то своем, не касающемся княжича. Лезть на него с кулаками показалось глупым ребячеством.

– Но я должен выкупить у Орма брата. И сестру. Я, сам! А не Энунд с Вадимом! – выкрикнул Избор.

Улыбка исчезла с лица Бьерна.

– Да, – коротко согласился он. – Это надо сделать тебе, сыну князя. С другими Белоголовый даже говорить не станет.

– А с тобой?

– Со мной? – Бьерн задумался, покачал головой. – Когда-то мы уже говорили с ним песней валькирий[72]. И мы были слишком молоды, чтоб слышать друг друга… – Варяг насторожился, прислушиваясь к чему-то, будто ищущий добычи зверь, добавил быстро, отмахиваясь от княжича словами: – Гостомысл отпустит тебя. Он лишь поддался слабости… Что там?

Теперь и Избор расслышал неясный шум на дворе. Кто-то громко требовал князя…

Нестройной толпой дружинники хлынули к выходу, однако тут же расступились, давая дорогу спрыгнувшему с лавки Бьерну. Варяг не счел нужным даже накинуть рубаху или натянуть сапоги – вышел на двор босиком, лишь в свободных холщовых штанах да с клевцом в руке. Избор вышел следом. Вышел и замер на пороге – девки в Альдоге были красивы, это признавали почти все заезжие торгаши, но такой красоты ему видеть не доводилось. Незнакомая девица была в длинной поневе из пестряди, накинутой поверх белой, будто лед на Ладожке зимой, шелковой срачицы. Тонкая шея красавицы, казалось, подломится под весом свернутой в клубок на затылке толстой косы. Широкие ровные брови непослушными дугами гнулись над синими – такой синевы и не бывает – огромными глазами. Сочные губы изгибались насмешливо и призывно…

– К князю мы! За правдой! – Лишь теперь княжич увидел тех, что пришли с красавицей, – нескольких мужиков в одинаково мятых рубахах, портах чуть ниже колен, теплых онучах да драных лаптях. Средь них выделялся тот, что требовал князя, – сам он был грузнее и толще прочих, рубаха у него была наряднее, а лапти – новее. Толстым пузом мужик напирал на стоящего подле княжьей избы стража, требовал:

– Правды ищу! Пусти!

– Горыня? Ты ли? – Бьерн подступил к мужику, придержал его за плечо. – Что за нужда у тебя к князю?

Внутри у Избора занозой дернулась обида – почему болотный варяг на княжьем дворе заправляет, будто на своем собственном? Откуда знает этих пришлых мужиков, ежели сам Избор, сын князя, о них слыхом не слыхивал?

Лицо мужика налилось краснотой, перекосилось.

– А-а! Здорово, Бьерн. Вот она – нужда моя. Ты же мне ее и оставил!

По знаку мужика толпа пришлых расступилась, под ноги Бьерну выбросили что-то живое, скорченное, похожее на шевелящуюся кучу тряпья. Варяг поморщился. Тряпки вновь задвигались, из них показались руки, затем голова, потом весь тряпичный ком развернулся и оказался худой грязной девкой, совсем молодой, почти девочкой, с растрепанными темными волосами, бледной кожей и острым, тонким лицом. Из носа девчонки капала кровь, на лбу, у кромки волос, темнела ссадина. Девчонка подставила ладонь под капли крови, зажала пальцами ноздри. Снизу вверх глянула на варяга.