— Вот и я говорю, что подарки должны быть стоящие, как и слова любви. Женщина должна быть счастливой, — подытожил Марк.

— Никому она ничего не должна, если любима, — ответил Клим.

— А если нет?

— В таком случае должны ей. А ты что думаешь, учитель? — включил меня, словно радио, Клим. — Поделись опытом.

— Говорить о любви так же бесперспективно, как и заниматься дружбой. Для того чтобы сделать женщине приятное без интима, достаточно сказать, как она похудела.

— Ты с этого и начинаешь свои лекции? — засмеялся Клим.

— Да, однако не со всеми проходит.

— Но сердца-то покоряешь?

— Влюбляются, а чем им еще заниматься. Легче всего любить тех, кто игнорирует.

— Неужели ты можешь пройти мимо хорошенькой студентки, которая тебе строит глазки? — заинтересовался Марк.

— Мог, но недавно вот споткнулся, теперь заново учусь ходить.

— Тебе как преподу это должно легко даваться: учиться, учиться и учиться! Заниматься, заниматься, заниматься! Любовью, любовью, любовью! — развеселился Марк. — Если уж от любви поехала крыша — не тормози.

— Тормозится только развитие. Ведь стоит человеку позаниматься любовью, как все остальные занятия уже кажутся рутиной.

— Учти, Алекс, потом обязательно примутся за твои мозги, — посмотрел на меня художник.

— Это знак. Если люди тебе начинают еб… мозги, значит остальное их уже не возбуждает. Значит, пора уходить, — погладил себя по голове музыкант.

— Да как уходить, если не к кому, незачем да и неохота? — крутил в руках кисточку Клим.

— Тогда научись получать от этого удовольствие, — вновь засмеялся Марк. — Вот ты, по-моему, уже научился.

— Я от всего получаю, даже глядя на тебя, — отыгрался Клим.

— А мне для полного удовольствия необходим экстрим. Я не могу скучно бродить по паркам, высматривать скульптуры и щебетать о вечном. Вчера, например, был в гостях. Ее ноги гладили мои под столом, хотя рядом с ней сидел муж.

— Хорошие ножки? — вяло поинтересовался Клим.

— Понятное дело, раз я волновался.

— А она?

— Несмотря ни на что она рисковала.

— У женщин это в крови, — искал нужный тюбик краски живописец.

— Вместе с шампанским. А муж все подливает и подливает, как масло в огонь.

— Марк, знаешь ты кто? Ты неугомонный гормон, — заулыбался Клим. — Оргазм, еще оргазм, а что дальше? — выдавил он из тюбика на палитру белую краску, добавил немного черной, помешал кистью, бросил это занятие и подошел к столу.

— Дальше мы пытаемся себя убедить, что не в этом счастье. Что счастье наше в любви, допуская, что даже настоящая любовь способна имитировать оргазмы, — достал еще одну сигарету музыкант. — Ты что, против удовольствий, Клим?

— Все удовольствия временны. Мы ищем их ненасытно в других, получаем и сваливаем. Для того чтобы получать постоянно, надо искать их в себе, — налил еще по одной Клим.

— Правильно, другие тоже люди, но искать в себе долго и скучно. Пока там доберешься до истины, что же тебе действительно нравится. Потому что у себя не видно, а вот у других сразу замечаешь. Особенно недостатки, — взял Марк рюмку.

— Неправда, я вот в тебе ни черта не замечаю, — улыбнулся Клим — Ты исключение, поскольку друг. А настоящий друг — это человек, который прощает не только твои недостатки, но даже достоинства.

Они чокнулись и выпили.

Мы вошли в темный прохладный подъезд, и она застучала каблучками по ступеням. Я шаркал сзади, ведомый игрой ее теплых бедер. Пока поднимались, у меня затвердел. Подъем спровоцировал подъем. Вот и знакомая дверь. Запихнул ключ в скважину и открыл. Внутри пахло казеином и табаком. В коридоре было темно, я включил свет.

— Обувь снимать не надо, — прошел дальше в студию.

— А что снимать? — улыбнулась Майя, следуя за мной.

— Можно отбросить комплексы, — распахнул я небо, отдернув занавеску из старого холста.

— Как лихо ты его раздел, я имею в виду окно.

Балкон был открыт, словно художник только что вышел через него. Ветер начал жадно жевать занавески. Будто хозяин вот-вот может вернуться и отобрать лакомство.

Периметр комнаты заставлен холстами, стоявшими некрасиво — задом к обществу. Чтобы не упасть, они облокотились на стены. В одном углу расположился старый диван с небольшим столиком, на котором, словно осколок натюрморта: два немытых стакана, пустая бутылка из-под коньяка и укуренная пепельница с останками долгой беседы.

— Настоящая мастерская, — бросила куртку на диван Майя, а сама, побродив немного по комнате и выскочив ненадолго на балкон, припарковала свою чудесную попку на стул.

— Удобно, — поправила она густую прядь черных волос, еще больше открыв перспективы.

Такая задница для любого стула будет удобной. «Сногсшибательная куколка», — устоял я на ногах, подумав так, и достал Мартини, сыр, ветчину, хлеб из сумки.

— Трофейное, — глянула Майя на бутылку. — Кража века!

— Просто Бони и Клайд, — усмехнулся я сам себе. Сгреб со стола остатки беседы, отмыл тарелку и пару чашек. Сделал несколько бутербродов, откупорил истину. Я налил вина ей и себе. Солнце сразу же плюнуло в фарфор, и по стенам запрыгали зайцы.

— А что рисует твой друг-художник, можно посмотреть? — сделав небольшой глоток, поднялась со стула Майя и направилась к стеснительным холстам. Любопытство требовало закуски.

— Так, всякую бесподобную ерунду, — набрал я с жаждой полный рот красного.

— Ерунду писать сложнее всего. — Майя развернула один из холстов.

— Сложнее всего продавать, хотя его писанина всегда будет в цене. И чем непонятнее, тем дороже. Поэтому он перебрался в Париж, — рассуждал я с чашкой вина в руке.

— А по-моему, неплохо, много красного. Я люблю красный.

— Похоже на искушенную самку, — выдал я, не задумываясь.

— Это танец, и секса в нем хватает, — развернула она другой холст, но работа была еще не закончена. Напоминала забытую кинематографом афишу под дождем, на которой боролись двое.

Последнюю Майя поставила на место, продолжая любоваться танцем. Она вернулась за стол и села уже рядом со мной на диван. Отхлебнула еще красного, угостила меня голубым салом своих глаз. Я поцеловал ее. Губы пахли вином, такие же красные и прохладные. «Вино и женщина — нет сочетания идеальнее», — подумал я про себя, и она подтвердила это, прижавшись еще сильнее. Мы пили и целовались, пока вино не иссякло. И в этом было что-то первобытное и важное для такого романтика, как я. Что-то живописное для такого циника, как она. Я любил циников, они бескомпромиссны и честны. Что в сексе, что в мытье посуды. С ними легко в том случае, если ты сам честен.