– Стой, сучка, надо поговорить!

Катя узнала Сашкин голос. В безлюдном месте, ночью, встреча не предвещала хорошего, Сашка давно грозился ее прирезать. Она сжала ручку сумки и приготовилась защищаться. Муж налетел как зверь, пьяный и злой, отбил бесполезную сумку, заломил ей руку, Катя увидела блеснувший нож. Понимая, что погибла, она закричала. Вдруг из ближайших кустов вылезло нечто совсем уже страшное – Чудовище, одним словом. Без лишних слов оно ударило Сашку по челюсти, сбило хулигана с ног и принялось безжалостно метелить его, приговаривая: «Еще раз подойдешь к этой красавице, тут тебя и закопаю». Санька скулил от ужаса и боли и клялся забыть Катю навсегда.

Чудовище оказалось не таким уж и страшным, как в диснеевском мультике, что они смотрели со Светкой. Голос у него был приятный, и говорило оно, успокаивая разрыдавшуюся от перенесенного кошмара Катю, ласковыми словами, при этом так гладило по голове, что по всему Катиному телу разбегались электрические искры, вмиг лишившие ее рассудка. Чудовище довело ее до дома, переступило порог и приказало не зажигать свет.

– Давай тихонько, не напугать бы дочку.

Чудовище парализовало ее волю, никакого страха Катя к нему не испытывала. Все свершилось в один миг, как в мультике. Нет, лучше, много лучше, никакое кино не смогло бы передать того, что произошло.

На рассвете Катя проснулась, растопила русскую печь, надо было ставить чугун с картошкой для поросенка. Чудовище спало, раскинув руки, льняные кудри его разметались по подушке. Вчера, перед тем как залезть в постель, он специально предупредил Катю, чтоб не прикасалась к его шкуре. Катя подумала-подумала и не послушалась. Будь, что будет! Она смела в плащ-палатку то, что было внутри, бросила в печь, и даже подкинула поленьев. Огонь разгорелся быстро, отблески весело заиграли по стенам. Убедившись, что совершившееся непоправимо, Катя ушла в комнату, залезла под одеяло и прижалась к Чудовищу. Он что-то промычал во сне и перекинул руку через ее плечо. И тут в печи начали рваться патроны. Лейтенант Иванец вскочил, как ошпаренный, из-за занавески заревела испуганная Светка. Катя приготовилась принять заслуженную смерть.

Иванец подскочил к печке, схватил ведро с водой и залил огонь. Разворошил кочергой остатки обмундирования. Поняв, что спасти ничего не получится, он смотрел на Катю с упреком. Та, гордо задрав подбородок, объяснила свой поступок: «Я боялась, что ты снова станешь Чудовищем и уйдешь от нас».

Тогда Коля Иванец посмотрел на нее уже с восхищением и, вдруг решившись, произнес: «Теперь ни за что на свете!» Высунувшейся из-за занавески Светке он показал язык.

За самовольный уход с поста и небрежное отношение к табельному оружию лейтенанта Иванца Николая Гавриловича отчислили из Госавтоинспекции.

– Побыл оборотнем в погонах, хватит, – заявил он, входя в Катину квартиру с букетом цветов и бутылкой шампанского. – Завтра отнесу документы в пожарку, ребята обещали пристроить.

– С огнем ты справляться умеешь, – сказала Катя, подошла к Чудовищу и поцеловала его.

С античных времен всем известно – Красавице сильно повезло, почему же господа пишущие никогда не задавались вопросом: а повезло ли Чудовищу?

Иван Никанорович Ляпунов гордился своим предком Ляпуном. В 1546 году подьячий, будучи главой посольской миссии в Бахчисарае, отказался платить «посошную» подать мурзам хана Сахиб-Гирея. Перед входом во дворец московских послов традиционно встречала крымская знать и бросала под ноги посохи, требуя за проход приличную мзду. Дело было не только и не столько во взятке: уплативший за проход таким образом признавал свое приниженное положение данника, на чем настаивали крымские ханы, ведшие происхождение от Чингисхана. Несчастного Ляпуна раздели догола и водили по базару с зашитыми ноздрями и ушными раковинами, срамя его перед бахчисарайцами, но герой не сдался, и уехал, не повидав хана и не подписав очередного договора. По приезде в Москву он был поставлен дьяком в Старгород, где и положил начало славному роду Ляпуновых.

В период становления демократии Иван Никанорович Ляпунов даже проработал два года заместителем мэра Старгорода, но в систему не вписался, ибо не признавал взяток, и ушел на прежнюю работу в старгородский университет, где, заведуя кафедрой, читал курс отечественной истории.

Сегодня предстояло прочесть лекцию об отношениях Руси с Ордой, но неожиданный вопрос заставил его перестроить рассказ – студентка спросила откуда появилась на Руси взятка. Ляпунов сам не заметил, как завелся. Он начал с Византии, где государство было разбито на районы-диоцезы. В каждом диоцезе был свой судья и свой епископ. Судья отвечал за разрешение гражданских тяжб, епископ за дела духовные, связанные с нарушением норм морали и религии. При этом ни первый, ни второй не получали большой и фиксированной платы от государства, как, например, судьи на Западе, а довольствовались посильным подаянием от истцов, рядя по правде, что и породило взятку. Размер добровольной платы никто не устанавливал, коррупция быстро стала нормой и в госаппарате. Государство постепенно утратило силу и стало легкой поживой для кровожадных турок. На Западе, жившем по законам римского права, взятка считалась позором и жестоко преследовалась. Византийские нормы попали на Русь вместе с православием, князь, например, рядящий граждан, получал «в кормление» земли, равноценные маленькому окладу, сколько же он брал сверху за разрешение спора – не оговаривалось, на это традиционно закрывали глаза.

– Вы хотите сказать, что взятка у нас в крови и неистребима? – спросила студентка.

– Я считаю, что взятки давать нехорошо, с ними следует бороться, – ответил Ляпунов и закрыл тему.

После лекции в кабинет зашел Костя Ступин, его аспирант, потомственный рыбак из Поозерья.

– Иван Никанорович, папа рыбки прислал, – парень смущенно протянул коробку с копчеными судаками.

– Взятку предлагаешь?

– Ходил с отцом в Озеро, сам коптил, попробуйте, вкусные, я ж от души!

Отказать парню – значило его обидеть, Ляпунов махнул рукой и взял судаков.

Он собирался навестить мать, та жила в деревне, в двадцати километрах от города. Мать любила рыбу, судаки оказались кстати. Он ехал в сгущающихся сумерках, забыв пристегнуться, не включив ближний свет, думал о том, что рыбу, наверное, не следовало брать. Из кустов у христофоровского кладбища выскочил оборотень в сержантских погонах, махнул палкой, Ляпунов подал к обочине. Оборотень был худенький, как ребенок: голый череп с жидкими волосами, костяшки пальцев, правда, заканчивались острыми как бритвы когтями.

– Без ближнего, не пристегнувшись, да на повороте заехали на двойную осевую. Ого, рыбка! – пропищал радостно скелет, нагло заглядывая через плечо в салон.

– Денег не дам, – грозно сказал Ляпунов.

Скелет вдруг на глазах рассыпался, превратившись в трех голоштанных пацанят.

– Дяденька, голодные, помоги, – запели они хором. Смотреть на их изможденные лица без слез было невозможно.