они сочтут за лучшее (3, 21). Случалось, Константин заходил на соборы епископов в качестве частного человека, интересуясь тем или другим вопросом, подлежащим церковному обсуждению; он являлся запросто, не имея ни свиты, ни телохранителей; следил за прениями членов собора, выражая иногда свое согласие или несогласие с рассуждающими (1, 44). Дела епископов или пастырские предначертания Константин, именовавший себя «сослужителем» епископов, считал за дела и предначертания, близкие своему сердцу.

С каким великим уважением и расположением Константин относился к предстоятелям Церкви, это еще яснее открывается из нижеследующих фактов.

Евсевий говорит, что царь в отношении к лицам иерархическим, «выражал услужливость и отличное уважение, в речах с ними показывал смиренномудрие» (1, 42). Такое расположение к указанным лицам царь доказал многократно самим делом. С Константином раз был такой случай: «Какие-то сварливые люди взнесли обвинение на некоторых епископов и свои доносы подали царю письменно. Царь принимал это, и сложив все в одну кучу, запечатал своим перстнем и приказал хранить. Но потом, когда собрались к нему епископы, он вынес запечатанные пакеты и сжег их на глазах епископов, утверждая с клятвой, что он не читал ничего тут написанного; не надобно, говорил он, поступки иереев делать общеизвестными, чтобы народ, получив отсюда повод к соблазну, не стал грешить без страха». К этим словам Константин прибавил еще следующее: «Если бы ему самому случилось быть очевидцем греха, совершаемого епископом, то он покрыл бы беззаконное дело своей порфирой, чтобы взгляд на это не повредил зрителям». (Феодорит. Церк. история, 1, 11).

Разумеется, так поступать и так мыслить мог только человек, проникнутый благоговением перед лицами священными а таким и был этот император. Если Константину приходилось встречаться с епископами, у которых в предшествующее гонение (Диоклетианово) был исторгнут глаз, то зная, что это служит знаком твердости в вере этих исповедников, он целовал избожденный глаз и почитал за счастье для себя поступать так. (Феодорит. Там же).

О чем другом, как не о глубоком почтении к духовному сану свидетельствует следующий рассказ, дающий понимать, что царь перед лицом епископа считал себя ничем не отличным от прочих мирян, хотя бы самого низшего сословия? «Ободряемый любовью царя к божественному, однажды я, говорит о себе Евсевий Кесарийский, просил позволения предложить в его присутствии слово о гробе Спасителя, и он внимал моему слову со всей охотой. В кругу многочисленного собрания во внутренних покоях дворца он слушал его вместе с прочими стоя. Мы предложили было ему сесть на приготовленный для него царский трон, но он не согласился и с напряженным вниманием разбирая, что было говорено, подтверждал истину догматов веры собственным свидетельством. Так как времени прошло уже много, а речь еще длилась, то я хотел было прервать слово, но он не позволил и заставил продолжить до конца. Когда же просили его сесть, снова отказался, прибавив на этот раз, что слушать учение о Боге с небрежением было бы неприлично и что стоять для него полезно и удобно» (4, 33). И другими разнообразными способами царь заявлял свою почтительность к епископам. Одним из самых видных способов этого рода было то, что Константин любил разделять свою царскую трапезу с епископами особенно по случаю каких-нибудь торжественных событий в его жизни. Один случай трапезования царя с епископами Евсевий описал с живым чувством очевидца и участника. По случаю двадцатилетнего юбилея своего царствования Константин устроил торжественный пир. Главными гостями на пиршестве были епископы. Пиршество устроено было во дворце; вокруг дворца расположена была почетная военная стража. Часть епископов возлегла с царем за одним столом, а прочие разместились по сторонам палаты. «Случившееся походило на сон, а не на действительность», – прибавляет восторженно историк (1, 42; 3, 15). Не ограничиваясь сотрапезованием с епископами, царь одарил их различными подарками, как бы на память о своем расположении к ним, причем подарки были не одинаковы, а соответствовали достоинствам одаряемых (3, 16). Выражением благоволения Константина к епископам служит, наконец и переписка его с этими лицами. Константин охотно получал письма от епископов и с удовольствием писал сам к ним письма. В своих письмах к епископам, а таких писем очень много, царь не иначе называет их, как возлюбленными братьями. Он в потребных случаях писал письма ко всем главным епископам провинций, т. е. митрополитам (2, 46). Но преимущественным своим доверием и уважением он отличал следующих епископов: Евсевия Кесарийского, которого он признавал «достойным епископства над всей Церковью» (слова самого Константина, 3, 61); св. Афанасия, епископа Александрийского, которого царь хвалил за «благоразумие и постоянство». (Афанасий. Защитительное слово против ариан. Творения его, 1, 278–280).

Макария, епископа Иерусалимского, которого он называл своим «возлюбленнейшим братом» (3, 52). Все эти письма христианского императора сохранились до нашего времени. Нельзя не упомянуть и о том, что царь, наслышавшись о великих подвигах египетского отшельника св. Антония, писал и к нему письмо от лица своего и своих детей; здесь Константин величал Антония своим «другом» и признавал его «отцом» своим. В ответ на почтительное письмо царя Антоний просил последнего об одном (Константин выражал желание удовлетворить всем нуждам Антония), чтобы царь был человеколюбив, заботился о праве и неимущих. (Созомен. Церковная история, 1,13. Афанасий: Жизнь Антония. Творения его. III, 273).

Отличаясь глубоким религиозным чувством и имея таких друзей, как епископы, Константин, конечно, должен был устроять свою обыденную жизнь сообразно с требованиями благочестия и святости. Так действительно и было. Дворец константинопольский, в котором проводил жизнь царь, стал явным отображением христианских расположений Константина. Все в этом царском жилище носит печать новых религиозных начал. «В царских чертогах Константин устроил род церкви Божией. Личное его усердие к благочестивым упражнениям сделалось примером для других». Он совершал часто молитвословия, приглашая к участию в них и весь свой двор (4, 17). Из числа прочих дней недели с преимущественным благоговением он проводил день воскресный и пятницу. В пятницу, подобно тому, как и в воскресенье, он оставлял обычные свои занятия и посвящал этот день на служение Богу (4, 18). Вообще дворец Константина стал совсем не тем, чем были дворцы прежних государей римских. Здесь не стало слышно праздной «болтовни» и не видно шумных и суетных увеселений; там слышатся теперь «гимны славословия Богу»; тон придворной жизни сообщают священники. (Евсевий. Похвальное слово Константину, гл. 10).

Даже придворная прислуга, лейб-гвардия отличаются правилами христианского благочиния и проникнуты благочестивым настроением. Разумеется, хозяин чертогов сам озаботился о том, чтобы слуги царские и телохранители были взяты из числа лиц, достойных быть вблизи благочестивого венценосца. Это были люди лучших нравственных качеств.