было, а может и более того. Так вот, родила она дитё, оправилась, и спустя несколько дней пошла на реку, бельё полоскать. А свекровь ейная и бает, мол, ты бы, Маруся, в лес да к воде не ходила, покамест сорок дён не прошло, покуда не очистилась ты от родов, не к добру это, случиться может всякое. Первые-то сорок дён мать и дитя по краю могилы ходють. А та отмахнулась, работать, де, надо, не на печи же сидеть. Ну, и пошла на реку. Бельё выполоскала, и искупаться решила, вся ведь мокрая, в поту. А день жаркий. Вошла в реку. А в реке-то омут был, водоворот, туда её и понесло. Пастух на пригорке неподалёку коров пас, он и увидал, как она тонет. Бросился было на помощь, да где там… Утянуло её на дно. И тела тоже не нашли. А после стали люди её видеть на том Пустом озере. Только в то время не русалками их называли, а шутовками.

– А как ты с ними повстречался, дед?

– Я вот с той самой Татьяной и встретился однажды, только это она при жизни Татьяною звалась, как у поэта, а теперь у неё другое имя, нечеловеческое. Какое – не знаю, и знать не хочу. Говорят, что если узнать имя русалки, то она к тебе привяжется так, что ты света белого не взвидишь, сам на ту реку придёшь топиться. Она тебе везде мерещиться начнёт, по пятам ходить станет, покуда своего не добьётся.

– Дед, а как придёт-то она, ведь у неё хвост?

– Нет у неё никакого хвоста, враньё это – сказки одни, на деле это такая же девка, сразу и не отличишь. Только если увидишь, что тени она не отбрасывает, тогда поймёшь, что утопленница перед тобой. Или же крестом её осенишь – ох, и шибко ей это не понравится! Любят они в лунные ночи на лугу хороводы водить, и там, где они кружатся – трава растёт сочная да крепкая, сразу приметно это место среди остального луга, либо полумесяцем трава эта растёт, либо по кругу. Только вот прельщаться ею не стоит. Ежели той травой корову накормишь, считай, что пропала животина, водянка с ней случается. Всё нутро полно воды становится и помирает скотина. И мясо это есть тоже нельзя. Так-то.

Дед потянулся, похрустел спиной.

– А встретился я с русалкой так. Она, Танька-то, тогда вот только пропала. Недели две прошло. А я тогда учился в городе, в училище, на тракториста, и про то, что Танька пропала и не знал ещё на тот момент. Ну, и тут каникулы, я домой возвращался. С попутной машиной добрался до поворота на нашу деревню. Слез тамочки, водителя поблагодарил, да дальше по лугам напрямки и зашагал до деревни. А ночь уже приближалась, луна над лесом повисла, справа от меня, как сейчас помню. Дорогу хорошо видать, будто днём. Иду себе, предвкушая скорую встречу с родителями, да мамины пироги со щами. Живот от голода урчит. В дороге, считай, уже часа четыре. Иду, и вижу вдруг – Танька выходит на дорогу. Откуда взялась, сам не понял, и даже испугался от неожиданности.

– Ну, задумался, видимо, вот и не заметил, – так я решил.

И говорю вслух:

– Здорово, Танюха! Вот так встреча! Ты откуда тут?

Она и отвечает, мол, из Барахтино иду, у подруги задержалась.

– Ну, и славно, вместе веселей идти, – говорю я.

И пошли мы по дороге в сторону деревни. Идём, беседуем о всяком. Вот уже и огни деревни показались, как Танька вдруг остановилась и говорит:

– А пойдём к Пустому озеру? Посидим, поговорим.

Я на неё покосился, думаю, на что это она мне намекает? Вроде как никогда меж нами никакой симпатии не водилось.

– Не, не пойду я, поздно уже, да и есть хочется, мочи нет, – отвечаю.

Она своё – пойдём да пойдём. Я тоже на своём стою – нет и нет. Идём дальше, а Танька молчаливая сделалась, еле ноги волочит.

– Ты устала, что ли? – спрашиваю, – Так недалёко уже, вон и дом ваш виднеется.

А их изба самая крайняя в деревне стояла. А Танька вдруг как оскалится, как вздыбится:

– Не дом это мне, и мать – не мать. Чтоб она сгинула!

Я аж отпрянул:

– Да ты чего такое несёшь? – спрашиваю.

А у неё лицо такое, серое стало вдруг, глаза мутные сделались. Мне аж не по себе стало. И я, хоть и комсомольцем был, руку поднял, да перекрестил её. Что тут началось! Зашипела она, как кошка, заскулила, как раненый зверь, и кинулась в кусты. А я был ли нет – дёру дал. Как до дому добежал, сам не помню. Мать меня увидела, испугалась, на тебе, говорит, лица нет. Я ей и рассказал про Таньку.

– Чего это с ней? Больная что ли стала?

А мать побелела аж, и говорит:

– Да ведь пропала Танька две недели как, не нашли её.

После меня и другие Таньку видели, уже на озере том. А тётка Раиса, матушка её, добром не кончила, обезумела, бегала по деревне и шептала, что Танька к ней каждую ночь приходит, да на озеро зовёт. А после нашли тётку Раису в сарае, в петле.

Дед встал:

– Спину ломит, к дожжу что ли. Пойдём-ка спать.

Мишка поднялся и пошёл следом за дедом в дом. Жёлтый фонарь на крыльце потух и двор погрузился в темноту.

Глава 3

Когда над деревней занялся рассвет, Мишка уже торопился с росистых лугов с небольшим букетиком в руках к Юлькиному дому. Стояло раннее утро, даже пастух ещё не выгнал разноголосое своё стадо, мычащее и блеющее на все голоса, пылящее копытами по грунтовой дороге, и просовывающее любопытные морды между досками заборов, вытянувшихся вдоль улицы. Круглый блестящий глаз заглядывал в чужой двор или огород и озирался кругом – что съестного тут найдётся? Но тут же бдительный пастух подгонял своих подопечных и они, насилу оторвавшись от щелей в заборе и созерцания, возмущённо блеяли, мычали и топали за своим командиром дальше, на сочные пастбища. Но сейчас даже они ещё спали.

Мишка, озираясь, как вор, прокрался к знакомому огороду, зашёл с задков, где не было ни тропинки, ни дворов, и никто не мог увидеть его здесь в столь ранний час, и перемахнул через забор. Совершив короткую перебежку от густых зарослей вишни и ирги, и, прошмыгнув между яблонями, он подошёл к кустам смородины. Вот и заветное окно. Отворено, как всегда. Мишка привстал на цыпочки и осторожно заглянул внутрь. Сквозь старомодное, но чистое, белое кружево штор, смутно вырисовывались очертания кровати, подушки и светловолосой головы на ней. Юлька. Такая нежная, хрупкая, такая родная, совсем близко от него, совсем рядом… Мишка улыбнулся. Солнечный зайчик скользнул по стене и прыгнул на щёку девушки, а затем, в точности так же, как минутой ранее сделал это взглядом Мишка, на цыпочках перебежал на Юлькин нос, пощекотал его, и девушка поморщилась и чихнула. Мишка тут же присел, спрятавшись в кустах, переживая, что девушка проснётся сейчас и, увидев в окне его торчащую макушку, может испугаться.

Но, кажется, миновало. Из окна не доносилось больше ни звука. Мишка вновь приподнялся и заглянул сквозь шторы. Вчерашний букетик стоял на столе в той самой вазочке. Мишка отодвинул тихонько край шторы и посмотрел на Юльку, она была прекрасна: изящная и неземная, она крепко спала, одна рука её свесилась с постели вниз, на тонком запястье красовался браслетик из ярко-синих стеклянных бусин, длинные волосы окружали милое личико, верхняя пухлая губка была чуть приподнята, и под нею виднелись белые зубки с небольшой щелью между ними. Данная черта её внешности всегда особенно умиляла Мишку, из-за этой особенности улыбка Юльки выглядела такой беззащитно-детской, что хотелось оберегать её и защищать от всего дурного. С плечика девушки соскользнула бретелька нежно-розовой сорочки, обнажив его, маленькая ножка с прозрачно-голубой жилкой сбоку высовывалась из-под одеяла наружу. Мишка сглотнул, почувствовав внизу живота приятную сладкую тяжесть. Он отвёл взгляд от девичьих прелестей, положил свой сегодняшний букет на подоконник, бесшумно прикрыл штору, и развернулся, чтобы уйти… но не успел.

Крепкая