одном животном и охота завершалась после того, как это животное (и, возможно, его детеныши) было поймано или убито. Обе не подразумевали обязательного использования огнестрельного оружия, так как были в большей степени возможностью проявить себя в искусстве верховой езды, а не в стрелковом мастерстве. Обе не требовали от охотника близкого знакомства с миром природы, поскольку обнаруживали дичь псари (порой за несколько дней до самой охоты), а выслеживали собаки.

Эти характерные черты псовой охоты и гоньбы прекрасно переданы во многих произведениях русской литературы XIX века. Например, псовая охота очень ярко изображена в первых строках поэмы Пушкина «Граф Нулин» (1825):

Пора, пора! рога трубят;

Псари в охотничьих уборах

Чем свет уж на конях сидят,

Борзые прыгают на сворах

[Пушкин 1977–1979, 4: 170].

Здесь Пушкин изображает шум и возбуждение последних приготовлений перед началом охоты на волка. Изображение подобной сцены есть и у самого Тургенева в стихотворении «Перед охотой» (1846), и у Фета в стихотворении «Псовая охота» (1857), в котором видна явная отсылка к пушкинским строчкам:

В поля! В поля! Там с зелени бугров

Охотников внимательные взоры

Натешатся на острова лесов

И пестрые лесные косогоры

[Фет 1986: 131].

Некрасов ответил на волнение и накал тургеневского «Перед охотой» своим стихотворением «Псовая охота» (1846) – полным живых и ярких деталей сатирическим взглядом на эту забаву, подчеркивая ее жестокость и тяжелый крестьянский труд, без которого она невозможна. Более широкий контекст некрасовского стихотворения предполагает, что простые псари равнодушны к красоте природы, поскольку вынуждены делать работу, единственная цель которой – развлечение хозяина:

А за долиной, слегка беловатой,

Лес, освещенный зарей полосатой.

Но равнодушно встречают псари

Яркую ленту огнистой зари,

И пробужденной природы картиной

Не насладился из них ни единый

[Некрасов 1981–2000, 1: 49][58].

Также можно упомянуть дядю героя-повествователя из святочного рассказа Н. С. Лескова «Зверь» (1883), орловского помещика, главная страсть которого – псовая охота. Наиболее же известны, безусловно, сцены охоты на волков из «Войны и мира», которые представляют собой практически энциклопедию псовой охоты и недвусмысленно иллюстрируют ее хаотическую и (в метафорическом смысле) военную природу[59].

Ружейная охота

Для охоты на птиц и иногда на зайцев был разработан способ, в корне отличающийся от охоты с борзыми и гончими, – ружейная охота (или, как она первоначально называлась, егерская охота). Она зародилась в Европе в XVI веке и предполагает умелое владение гладкоствольным огнестрельным оружием, стреляющим дробью, по сути дробовиком. При выстреле охотник должен находиться относительно близко от цели – как писал сам Тургенев в 1876 году, максимальное расстояние должно составлять не более ста шагов, – а потому крайне важно преследовать дичь бесшумно [Тургенев 1978а, 10: 274][60]. Наиболее ценной дичью (также известной как красная дичь по аналогии с понятием красные звери в псовой охоте) считались тетерев, вальдшнеп, куропатка, бекас, дупель и гаршнеп [Ваксель 1870:119]. В отличие от передвигающихся по земле млекопитающих, на которых охотились во время псовой охоты и гоньбы, птицы были значительно более трудной мишенью, потому что могли в любой момент улететь.

В этом бесшумном преследовании незаменимы тихие собаки, выдрессированные находить на слух и приносить добычу – легавые (они же подружейные или полевые) собаки [Тургенев 1978а, 10: 274][61]. Обнаружив затаившуюся птицу, они останавливались и делали стойку[62], которая четко показывала охотнику, где находится его предполагаемая цель. В «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» Аксаков ярко описывает поведение легавой собаки, делающей стойку:

Только истинные охотники могут оценить всю прелесть этой картины, когда собака, беспрестанно останавливаясь, подойдет, наконец, вплоть к самому вальдшнепу, поднимет ногу и, дрожа, как в лихорадке, устремив страстные, очарованные, как будто позеленевшие глаза на то место, где сидит птица, станет иссеченным из камня истуканом, умрет на месте, как выражаются охотники [Аксаков 1955–1956, 4: 447].

Различие же пород Тургенев своим читателям в 1852 году объяснял так:

Пойнтерами (pointer от to point – показывать) называются английские собаки с короткой шерстью; сеттерами (<…> setter от to set – ставить, сажать) называются длинношерстные собаки. Кроме того, эти две породы отличаются складом тела, поиском и в особенности стойкой: пойнтер стоит, вытянув и подняв голову, словно «показывает»; сеттер приседает, иногда ложится [Тургенев 1978а, 4: 510–511][63].

Ружейная охота требовала тесной связи между искусным охотником и исключительно умной собакой, которая в зачастую очень тяжелых условиях должна была понимать целый ряд сложных словесных команд. В качестве команд в конце XVIII столетия в России использовались немецкие глаголы в повелительном наклонении, однако в первой трети XIX века пришла мода на французские команды[64], основными из которых в тургеневские времена были A terre! («лежать»), Pille! («пиль, бери»), Apporte! («апорт, принеси»), Donne! («отдай»), Tout beau! («не тронь»), Derriere! («к ноге»), Cherche! («ищи»), Тоигпе! («кругом»). Аксаков считал, что легавая собака и охотник в их глубокой взаимной привязанности образуют единое целое:

Всякий охотник знает необходимость легавой собаки: это жизнь, душа ружейной охоты <…>; охотник с ружьем без собаки что-то недостаточное, неполное! <…> Поиск собаки бывает так выразителен и ясен, что она точно говорит с охотником <…>.

У хорошей собаки есть бескорыстная природная страсть к приискиванью дичи, и она предается ей с самозабвением; хозяина также полюбит она горячо и без принуждения не будет расставаться с ним ни днем, ни ночью [Аксаков 1955–1956, 4: 160, 162].

Французский специалист по охоте Эльзеар Блаз обобщал эти симбиотические взаимоотношения человека и собаки, часто цитируя охотничью пословицу: «Хорошая собака – хороший охотник, хороший охотник – хорошая собака» (Le bon chienfait le bon chasseur, le bon chasseur fait le bon chien) [Blaze 1837: 27, 353, 366].

Изначально ружейной охотой занимались крепостные охотники, егеря (отсюда и название «егерская охота»), в досужее время или чтобы добыть дичь для стола хозяина. Егоров связывает первоначальное становление ружейной охоты в России с особой любовью, которую питала к ней императрица Анна Иоанновна, правившая с 1730 по 1740 год [Егоров 2008: 293]. Камерницкий же подчеркивает тот факт, что этот вид охоты приобрел популярность в России значительно позже, нежели псовая охота и гоньба:

Бурный подъем охоты с легавыми в России произошел после