Это была правда и я ненавидела то, с какой легкостью он заглядывал ко мне внутрь.

— Я никогда ТАК тебя не коснусь.

Он скрежетнул зубами прежде, чем отвести взгляд.

— Герикос и остальные говорили то же самое. И когда они не могли уже противостоять этому больше, то ненавидели и наказывали меня, как будто я мог контролировать это. Как будто это я заставлял их хотеть меня. — На этот раз, когда он встретил мой пристальный взгляд, я увидела гнев, который сжигал его изнутри. — Рано или поздно все, кто рядом со мной используют меня. Все.

Его гнев разозлил меня.

— А я никогда так не поступлю, Ашерон.

Сомнение в его глазах обожгло меня.

— Что насчет Меары? — Я спросила так, чтобы показать, что не все люди, как животные. — Она же ведь никогда не обращалась с тобой так?

Я прочла ответ во взгляде. И мой живот скрутило.

— Она была милостивее, чем большинство.

Не удивительно, что он не доверяет мне. Как, во имя Олимпа, мне убедить его, что я не такая, когда все вокруг использовали его? Да, я чувствую необычное очарование, о котором он говорил. Но я ведь не животное, не способное контролировать свои желания. Мне было плохо от того, что у других не хватило самоконтроля, чтобы так не обходиться с ним.

Я докажу тебе, Ашерон. Ты можешь доверять мне. Я обещаю.

До того, как он ответил, Майа вернулась с вином. Я взяла вино и улыбнулась ей. «Вы двое поиграйте. Мне нужно принять ванну и переодеться.

Я поднялась и направилась в свою комнату. В дверях остановилась и посмотрела на них.

Ашерон кидал кости, пока Майа качала куклу. Он был прав: было что-то необычное в нем, что взывало к моему телу. Даже когда он выглядел не совсем здоровым, он был прекрасен. Привлекательный.

Он взглянул на меня, и я быстро отвела взгляд и пошла в свою комнату.

— Ты мой брат, Ашерон, — прошептала я. — Я не причиню тебе зла. — Это было обещание не только ему, но и самой себе.

15 декабря,9532 г. до н. э.

Мягкая зима продолжалась. Иногда становилось настолько тепло, что можно было отважиться выйти без плащей.

Прошло больше месяца с тех пор, как мы спаслись с Ашероном. Мои письма к отцу с ложными местоположениями помогли нам оставаться в безопасности. То же с мужчинами и женщинами, которых я подкупила, чтобы они давали неверные сведения о нас в других городах. Я надеялась, что он не разгадает мою хитрость до весны, когда для нас уже будет безопасно путешествовать.

Дурман уже вышел из тела Ашерона, и я едва ли узнала прикованного к кровати мальчика, которого я нашла.

У него были яркие золотые волосы, он набрал в весе и был совсем похож на Стикса. Все кроме этих головокружительных серебряных глаз и его тихой, скрытной личности. Не было ни неистовой развязности, ни раздражающего бахвальства.

Ашерон был рассудительный и уважительный, благодарный любому добру, оказанному ему. Он мог сидеть часами, не двигаясь и не говоря. Оказалось что, его любимым занятием было просто сидеть на балконе, который выходил к морю, и смотреть на то, как волны разбиваются о берег, как солнце садится и встает, с таким очарованием, которое поражало меня.

Также он любил играть с Майей в догонялки или кости. Между ними установилась связь, которая согревала мое сердце. Ашерон никогда не обижал ее и даже не повышал голос на нее. Он очень редко даже дотрагивался до нее. И когда дело доходило до ее непрекращающихся вопросов, он был намного более терпеливым, нежели кто другой. Даже Петра заметила это и была очень рада, что у Майи появился настоящий товарищ.

Ранее днем, мы были во фруктовом саду и пытались найти свежие яблоки, даже, несмотря на то, что уже был не сезон. Ашерон, в конце концов, определился в предпочтениях к фруктами меня заняли недели прежде, чем он определился в предпочтениях к чему-либо.

— Как ты думаешь, Отец скоро приедет? — спросил он.

Я сглотнула от испуга. Я не знаю, почему продолжила ему врать. Я думаю, что, правда, об отцовских чувствах это не то, что ему нужно было знать. Было легче сказать, что его семья любит его, что они чувствуют к нему то же, что и я.

— Возможно.

— Я бы хотел увидеться с ним, — сказал он, очищая яблоко ножом. Это было единственное яблоко, которое мы нашли, и хотя оно не было свежим, Ашерону казалось было все равно. — Но больше всего я хочу увидеть Стикса. Я помню его очень смутно из прошлой жизни.

Из прошлой жизни. Вот, как он относится ко времени, проведенному в Атлантиде.

Он перестал говорить о себе, как о шлюхе, не рассказывал о пытках и плохом обращении, даже когда я спрашивала о деталях. Его глаза становились загнанными и он опускал голову. Поэтому я научилась не спрашивать и не напоминать ему о годах, проведенных с нашим дядей.

Единственным отпечатком того времени была его манера двигаться. Медленно, соблазнительно. Он был настолько тщательно натренирован быть проституткой, что даже здесь не мог избавиться от этих движений.

Еще одним напоминанием о его прошлом были шарики в его языке, которые он отказывался снимать, а также клеймо на его ладони.

— Было очень больно, когда прокалывали, — сказал он мне, когда я спросила о шариках. — Мой язык так распух, что я не мог есть несколько дней. Я не хочу испытать эту боль еще раз.

— Но тебе не будет больно, Ашерон. Я говорила, что не позволю им вернуть тебя туда.

Он посмотрел на меня с тем же снисхождением, с которым он смотрит на Майю, когда она рассказывает ему, что лошади могут летать — как родитель, который не хочет разрушить правдой детскую иллюзию.

И шарики остались.

Так же, как и Ашерон.

20 января 9531 года до н. э.

Сегодня, я сидела в течение многих часов, наблюдая за Ашероном. Он проснулся рано, поскольку часто спускался к берегу. Было настолько холодно, что я боялась, что он заболеет, но не хотела посягать на его свободу. Он жил так долго по правилам, диктующим ему каждое движение и мнение, что я боялась наложить любое ограничение на его свободу. Иногда здоровье ума было еще более важным, чем телесное и я полагала, что он нуждался в своей свободе больше, чем должен был быть защищен от маленькой лихорадки. Я держалась в тени, только желая наблюдать. Он шел в течение почти часа вдоль ледяного прибоя. Я понятия не имела, как он противостоял неприветливости этого явления, все же он, казалось, получал удовольствие от боли. Всякий раз, когда одно из морских животных прибивало к берегу, он проявлял большую заботу, чтобы вернуть существо в воду и помочь ему уплыть. Через некоторое время, он поднялся вверх по скалистым скалам, где присел, прижав подбородок к согнутым коленям. Он смотрел на море, как будто в ожидании кое-чего. Ветер раздувал светлые волосы вокруг него, а одежда слегка колебалась от силы дуновения, в то время как вода облизывала легкими движениями золотые завитки на его ногах. Однако он не двигался.