Приговорен: ВКВС СССР 19 января 1940 г., обв.: участии в к-р. террористической заговорщической организации.

19 января 1940 года Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Я. М. Мороза к высшей мере наказания.

21 января Я. М. Мороз был расстрелян. Место захоронения — Москва, Донское кладбище.

Определением Военной коллегии Верховного Суда СССР от 18 ноября 1958 года Мороз-Иосема Яков Моисеевич реабилитирован.

Только сейчас обратила внимание на слово «БЕСПРАВИЕ». Приставка пропала, остались два слова. Догадались? Да, слова: «бес» и «правил». Это он — «бес» взрывал храмы, запретил православие, заменив коммунистической идеологией.

Историческая справка. № 31 Выступление И. В. Сталина на заседании Президиума Верховного Совета СССР «О досрочном освобождении заключенных»

25 августа 1938 г.

СТАЛИН И. В. … Нельзя ли придумать какую-нибудь другую форму оценки их работы — награды и т. д.? Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо. Нужно набрать таких людей 10 тысяч, набрано пока 2 тысячи. Будут освобождаться лучшие люди, а оставаться худшие. Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе — награды давать, ордена, может быть?..

Может быть, так сказать: досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаемные? А старое решение нам не подходит.

Давайте сегодня не утверждать этого проекта, а поручим Наркомвнуделу придумать другие средства, которые заставили бы людей остаться на месте. Досрочное снятие судимости — может быть, так сказать? — чтобы не было толчка к их отъезду. Семью нужно дать им привезти и режим для них изменить несколько, может быть, их вольнонаемными считать. Это, как у нас говорилось, — добровольно-принудительный заем, так и здесь — добровольно-принудительное оставление. ГАРФ. Ф. 7523. Оп. 67. Д. 1. Л. 5. (Заверенная копия).

«В солнечный апрельский день я шла полоскать бельё на реку. Селяне готовились к великому празднику — Пасхе — всё вымывали, белили, стирали.

Я подошла к реке, поставила вёдра с бельём, стала поправлять выбившиеся волосы из-под платка и увидела на другом берегу мужчину. Он снимал сапоги, чтобы перейти через реку».

Мама часто вспоминала эту встречу с какой-то грустной радостью. Лицо её светлело, словно солнце скользило по нему своими лучами, в измученных тяготами жизни светло-синих глазах появлялся огонёк, но он скоро сменялся горестными слезами.

«Я сразу его узнала, расплакалась, но, превозмогая слёзы, громко закричала: „Батя!“ Он поднял голову и приложил палец к губам, мол, „тихо“».

Отец перешёл через речку, обулся, обнял меня и тоже заплакал. Гладил меня дрожащими руками и приговаривал: «Какая ты большая стала. Красивая у меня дочечка. А потом стал спрашивать, мол, как я его узнала, ведь столько лет прошло, а я ещё маленькой была в пору ареста. Погладил мои волосы, улыбнулся: „Куда это подевались льняные волосы у моей дочечки?“.

Я улыбнулась, вспомнила, как стыдилась своих белых волос, не снимала платка. Пряталась от ребят, которые так и норовили исподтишка сорвать платок с головы с криками: „Алляная“, то есть „льняная“. Я так радовалась, когда они к двенадцати годам хоть чуточку порусели».

Отец помог мне прополоскать бельё, отогревал мои руки, целовал их, приговаривая: «Всё у нас теперь будет хорошо».

Я рассказала ему, что наш брат Иван умер. До этого прислал письмо, в котором писал, что учиться ему стало трудно, что поднимется на третий этаж, и кружится голова. Но мы ничем не могли ему помочь, сами голодали. Рассказала, что мне приходилось ходить с чужим дедом из соседней деревни и просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Летом траву ели, сушили, весной собирали тошнотики, смешивали с травой, и мама пекла нам ладочки (оладьи). Брат Миша ходил рыбу ловить.

Отец слушал и горестно вздыхал, потом спросил про Герасима. Я ему сказала, что старшего брата забрали следом за ним. Где он теперь, мы не знаем.

Вечером батька устроил нам праздник. Он столько всякой вкуснятины достал из своей сумки, что мы с младшим братом Мишей рты раскрыли и чуть не задохнулись. Сидим, а дотронуться рукой не можем до съестного, что на стол выгружено. Словно замерло всё у нас. Отец смотрел-смотрел и молча заплакал.

«Ешьте, мои деточки, ешьте, — проговорил сквозь слёзы. — Теперь всё будет у нас хорошо. Вы никогда не будете голодать».

После ужина мы сидели долго за столом, батька рассказывал нам о том, где ему пришлось «помотаться», в каких местах он успел побывать за эти семь лет. Говорил, что везде старался работать по совести. Начальник тюрьмы был толковый мужик, хоть и звали его Мороз, но тёплой души был человек.

«Так вот он и назначил меня десятником, — рассказывал отец, — а потом пристроил жить на квартиру хозяйскую. Люди тоже оказались с пониманием, столовались вместе. Я старался помогать по хозяйству. Вот приехал за вами. Этот самый Мороз вызвал меня и сказал: „Алексей Семёнович, я подготовил тебе досрочное освобождение за твоё усердие, за честность, за добросовестный труд. Но хочу сказать вот что: ты мужик умный, тебе эта власть всё равно житья не даст. Поезжай за семьёй, привози её сюда. Тут тебе и работа будет, и жильё“.

Но матка наша была очень тихой женщиной, дальше дома никуда не отлучалась. Она никогда на нас голос не повышала. Как-то раз подрались хлопцы на улице, и соседский малый Мише чуть ухо не оторвал. Он прибежал домой весь в слезах и в крови. Матка обняла его и заплакала. Я не такая, я бы за своего дитё вочи повыдирала».

«Так вот, — продолжала мама, — наша матка никуда не согласилась ехать. Конечно, батька нас не оставил. Он вместе с братом Макаром устроился на работу в Стародубе на пенькозавод. Стали строиться в городе. Жили мы пока в Пыхторовке. А осенью этого же 1937 года, как нам