— Новые сплел, — предположила Лера.

— С ума сошла? Из чего? Из буренкиных потрохов?

Девушка рассеянно пожала плечами. Сейчас она чувствовала, как от вида приготовлений по телу горячей волной растекается незнакомое радостное возбуждение. Нечто подобное Лера ощущала всего один раз в жизни — когда Батон только учил ее стрелять.

Путешествие. Другие места.

Свобода!

* * *

— Войдите, — раздался изнутри прокуренный голос Лобачева, едва Лера оторвала от двери кулак.

— Здравствуйте, Юрий Борисович, — проходя в помещение, поздоровалась девушка.

— Здорово, Валерия, — Лобачев оторвался от мореходных карт, в изобилии разложенных на столе. — С чем пожаловала? Как Ерофеич?

— Спасибо, ничего. Я к вам… то есть, — растерянно забормотала Лера, мгновенно позабывшая все заранее отрепетированные фразы.

— Да ты садись, — указывая на стул, предложил Лобачев.

— Понимаете, я… — бормотала Лера, изучая носки стоптанных ботинок и мысленно ругая себя за глупость. Стоило приходить!

— Да ты не тушуйся. Говори, как есть, — подбодрил капитан и поднялся из-за стола. — Чаю хочешь?

— Нет, спасибо, — тихо ответила Лера и вдруг решилась. — Возьмите меня с собой!

Огорошенный вопросом Лобачев так и застыл, не донеся жестянку с грибной заваркой до кружки.

— Куда?

— В Антарктику.

— А тебе-то зачем? — оправился от первого потрясения Лобачев и сыпанул заварки в кружку. — У тебя ж свадьба скоро, совсем другие заботы начнутся.

— Мне нужно… понимаете, — опять сбилась растерявшаяся под внимательным взглядом капитана девушка. — Родители…

— Ах, это, — вздохнул Лобачев и, придвинув стул, сел рядом с Лерой. — Я же тебе рассказывал. К началу войны там находилось более восьмидесяти исследовательских баз, включая наши. Стреляли по ним, нет, — но если бы там кто-то выжил, за двадцать лет они смогли бы найти способ выйти на связь. Двадцать, Лера. Ты, вон, за это время выросла и свою семью создаешь. Это же пропасть!

— Понимаю, — пробормотала девушка и всхлипнула.

— Не ты одна с этим живешь, уж поверь. У меня тоже родители и первая жена… Там остались, в Северодвинске. Я тогда в автономке был, — голос Лобачева изменился.

Шерстяной свитер мешком сидел на ссутулившейся фигуре человека, который в глазах маленькой Леры всегда был героем. Но сейчас перед нею сидел обычный и адски уставший от постоянного напряжения человек.

— Знаешь, что для моряка самое страшное? Это когда некуда возвращаться. Зовешь, зовешь на всех частотах — первой, второй, третьей… А в ответ — тишина. До сих пор кровь стынет, как вспомню голоса моряков, которые во сне мамку звали. Потом со всех сторон налетело: «В Англию!», «Америку!», «Севастополь!», «Хоть куда-нибудь! К черту на рога!» Я тогда команду еле от бунта удержал. Все с ума посходили. Рвали друг друга, как голодные медведи…

Лера молча слушала.

— Отпусти ты их, дочка, — поднял голову Лобачев, и девушка различила в уголках его тускнеющих глаз бусинки слез. — Там они все остались. За чертой.

— И что, нет надежды?

— Надежда… — Лобачев скривился устало. — Я и слово-то это скоро забуду…

— Ой, Лерусик, привет! — в квартиру зашла Лобачевская жена, сжимающая ручонку их младшего сынишки. — Юра, ну ты расселся. Хоть бы чаем девчонку напоил!

— Спасибо, Вера Михайловна, — Лера встала. — Мне уже идти пора, дед просил не задерживаться.

— Ну ладно. Передавай ему привет, пусть тоже заходит.

— Обязательно передам. До свидания.

Перед тем как Лера закрыла за собой дверь, до нее донесся тихий голос Лобачева.

— За чертой…

* * *

В маленькой каморке, где обитал Птах, по обыкновению царил полумрак. Ровное пламя единственной карбидки едва освещало лики святых, смотревших на застывшую на пороге Леру грустными глазами с растрескавшихся икон.

— Птах, это я, Лера, — тихо позвала девушка. — Можно войти?

— Входи-входи, милая, — донеслось из дальнего угла. — Навести дедушку.

— Я посоветоваться зашла, — Лера осторожно присела рядом с лежащим на полу стариком.

— В дорогу дальнюю горлица собралась, — тихо пробормотал Птах, ворочаясь на своем матрасе, но не открывая глаз. — Манят душу тропинки новые, пути неисповедимые.

Хоть Лера и была к этому готова, она все равно вздрогнула. Эту особенность Птаха знали все. Вроде болтает сумасшедший старик всякий вздор, так ведь на то и сумасшедший. Поначалу смеялись, а как раз от раза сбываться стало, так и сторониться начали. Крепко думали, прежде чем за советом приходить. Только по серьезным поводам обращались. Поверять старику свои секреты было не страшно, так как после каждого своего «сеанса» у него жутко ломило голову, словно с похмелья, и напрочь отшибало память. Где такое с ним приключилось, одному Богу известно. То ли на поверхности, то ли еще где.

— Уйти я хочу, — тихо сказала Лера.

— Время положенное, горлица должна гнездо вить, — назидательно пробормотал неподвижный старик.

— Не будет свадьбы, — девушка отвернулась от Птаха и посмотрела на стоячее пламя карбидки. — Не пойду за него.

— А за море пойдешь? — лежащий старик по-прежнему не открывал глаз.

— Что, если родители живы? — не поворачиваясь, Лера, наконец, задала просящийся с языка вопрос. — Вдруг я могу их найти?

— И что с ними делать будешь? Хороводы водить? Нет там ничего. Здесь твои родители, — сухой палец ткнул девушку в грудь. — А поедешь — черным людям на корм пойдешь. Ионы во чреве китовом. Нельзя плыть.

— Я решила, — упрямо сказала Лера и повела плечами — перед глазами снова встало прыщавое лицо суженого Вити.

— Если так, зачем пришла? — ей показалось, что старик чуть улыбнулся под вечно всклокоченной бородой.

— Не знаю, — Лера потупилась, спрятав ладони между коленями.

— Ледяной плен не пустит, холодом душу скует, — тихо пробормотал Птах, повернулся и, взяв ее руку, что-то бережно вложил в нее, прикрыв подарок девичьими пальцами. — Молись.

— Я не умею, — растерялась девушка, смотря на свой сжатый кулак.

— И люди на ледяной земле не умеют, — странно ответил старик и протянул ей руки. — Дай мне длани свои.

— Зачем? — растерялась Лера, увидев, что ладони Птаха сильно обожжены.

— Дай мне длани свои, — терпеливо повторил тот. — И закрой глаза.

Поборов внутренний страх, девушка робко вложила свои руки в ладони старика. Они были холодными-прехолодными…

— Господи! — почувствовав ее прикосновение, негромко заговорил Птах. — Благодарю тебя за каждый день, что дан мне великою волей Твоею. Благодарю за еду и кров, насыщающие и согревающие меня. И верю, что все делается по высшему Твоему святому помышлению. Аминь!