«Но несчастье матери Бальзака в том и заключалось, что, хотя она на свой ограниченно-мещанский лад всегда честно заботилась о процветании сына, она и понятия не имела о том, что творится у него в душе. И на этот раз она попала пальцем в небо. Дело вовсе не в очаровательной юной девушке, а в матери, вернее говоря, ведь старшая дочь уже замужем, в бабушке».

То, что женщина сорока пяти лет, родившая девять человек детей, способна возбудить страсть в ее сыне, — мадам Бальзак вряд ли могла бы увидеть такое даже в самом кошмарном сне.

Как же подобное могло произойти? А. Моруа уверен, что никакого злого умысла со стороны мадам де Берни здесь не было:

«Не то чтобы она этого хотела. Она не скрывала, что ей сорок пять лет, что она уже бабушка, и, разумеется, не собиралась соблазнять двадцатидвухлетнего юношу. Очень насмешливая, даже язвительная, мадам де Берни весело подтрунивала над манерами Оноре, над его хвастливостью и честолюбивыми помыслами. Но при этом она признавала в нем незаурядный ум, редкостный дар импровизации и пылкую натуру, что полностью искупало все недостатки. Юноша рассказывал ей о своем детстве, когда он был совершенно заброшен матерью, и мадам де Берни внимательно слушала „горячую исповедь молодого человека, чьи раны все еще кровоточили“. Со своей стороны он не уставал расспрашивать о ее придворной жизни при старом режиме».

Конечно, она прилагала определенные усилия, чтобы за счет туалетов и косметики восполнить прелести, утрачиваемые женщиной, когда ей уже далеко «за сорок». Впрочем, утратила она не так уж и много. В любом случае Бальзак, которому не с кем еще было сравнивать, не видел никаких изъянов в ее внешности или характере.

Постепенно он понял, что его безумно тянет к мадам де Берни. Кто-то из биографов Бальзака утверждает, что она «все еще пробуждала желания», кто-то пишет, что «ее миловидное лицо светилось умом и добротою, а кожа на шее и на плечах была как у юной девушки». С. Цвейг придерживается иного мнения:

«Правда, меланхолическая нежность ее лица, может быть, и не утратила своей притягательности, но тело ее давно уже расползлось, и женственность растворилась в материнстве».

Не слишком ли категоричное суждение? Впрочем, если и так, то не это ли материнское начало, которое Бальзак все свое детство так тщетно искал в собственной матери, и было тем, чего он жаждал и обрел в мадам де Берни? Отрицать подобную причинно-следственную связь невозможно, ибо случай этот достаточно типичный. Но к этому добавлялось и еще одно немаловажное обстоятельство: Бальзак понял, что эта женщина — и только она — может дать то, чего ему так недоставало: уверенность в себе, вкус и знание света.

Какой-то таинственный инстинкт подсказал Бальзаку, что силы, скрытые в нем, нуждаются в руководстве, в управлении, в разумной и любящей руке. Он нуждался в женщине, которая вселила бы в него мужество и указала бы ему на его ошибки, не стала бы злорадно критиковать, не назвала бы его фантазии чепухой, а, напротив, участливо проникла бы в его душу.

Если такой женщины он не смог найти в родной матери, не беда, он раскроет душу перед чужой женщиной. И эта женщина, почти ровесница его матери, внимательно выслушает его, поможет исправить все его промахи, всю его неуклюжесть и бестактность, но не в строго-повелительной манере, свойственной его матери, а тихо и ненавязчиво. Неужели найдется хоть один человек, который отказался бы от такой перспективы?

А. Труайя отмечает двойственную парадоксальность отношения Бальзака к мадам де Берни:

«К ней он чувствовал почти сыновнее почтение, но, будучи рядом, терял голову, словно любовник. Хотел раствориться в ее душе и обладать ее телом, прижаться к ней, как это делают дети, ища защиты и утешения, и обладать ею. Возможно ли это?»

* * *

Вообще-то говоря, тяга общаться с женщиной очень быстро переходит в желание, и теперь, когда Бальзак отважился желать, он понял, что влюбился, влюбился внезапно, бесповоротно, еще толком и не зная, что такое любовь. Он хотел любви, и она нашла его. Но всем известно, что для неопытного юноши перейти от мечтаний о любви к реальной попытке завладеть вниманием опытной женщины — это равносильно подвигу.

Каждый день, расставаясь с мадам де Берни, он спрашивал себя: «Сможет ли она полюбить меня? Не напомнит ли ей общение с человеком моих лет о том, как немолода она сама?» С другой стороны, он понимал, что любовь юноши может быть для женщины ее возраста очень лестной победой, поднимающей ее в ее же собственных глазах. Короче говоря, он совсем растерялся и не знал, как себя вести. Он знал лишь одно — она несчастлива. Это было видно невооруженным глазом по тому, как она страдает от вспышек гнева и постоянных придирок своего дряхлеющего мужа.

Она же в условиях, когда муж своим отношением давал понять, что испытывает к ней разве что не отвращение, не могла не бояться одиночества. Она явно скучала, а ее сердце не было занято по-настоящему.

Лора де Берни

Семь лет назад мадам де Берни потеряла сына Луи, который теперь мог бы быть сверстником Бальзака, и это создавало между ними какую-то особую духовную связь. Бальзак же знал, что у нее уже был любовник, и от этого она казалась ему не такой неприступной.

* * *

Наконец, это было в марте 1822 года, Бальзак решился написать мадам де Берни восторженное письмо:

«Знайте же, мадам, что вдали от Вас живет человек, душа которого — какой чудесный дар! — преодолевает расстояния, мчится по неведомым небесным путям и постоянно устремляется к Вам, чтобы, опьяняясь радостью, всегда быть рядом; человек этот с восторгом готов причаститься Вашей жизни, ваших чувств, он то жалеет Вас, то желает и при этом неизменно любит со всею пылкостью и свежестью чувства, которое расцветает лишь в молодости; Вы для него больше, чем друг, больше, чем сестра, Вы для него почти что мать, нет, Вы больше, чем все они; Вы для меня земное божество, к которому я обращаю все свои помыслы и деяния.

В самом деле, я мечтаю о величии и славе только потому, что вижу в них ступеньку, которая приблизит меня к Вам, и, задумывая что-нибудь важное, я всегда делаю это во имя Ваше. Вы даже и не подозреваете о том, что стали для меня поистине ангелом-хранителем. Словом, вообразите себе всю ту нежность, привязанность, ласку, восторженность, которые только может вместить человеческое сердце, они — я в это верю — переполняют мое сердце, когда я думаю о Вас».

Все это было чистой правдой: в юности человек почти всегда верит в то, что он пишет в любовных письмах. Но мадам де Берни лишь продолжала посмеиваться над Бальзаком, над его вздохами, его неуклюжей манерой одеваться и держать себя.

Но он не отступал:

«Что за удовольствие для женщины с возвышенной душою смеяться над несчастным? Чем дальше, тем яснее я вижу, что Вы не любите меня, что Вы меня никогда не полюбите… И упорство мое — сущее безумие. Но все-таки я упорствую».