Был Высторобец когда-то лихим «погранцом», гонялся за китайскими контрабандистами на Памире, с банкой тушенки, удивляя альпинистов своей ловкостью и прытью, забирался на пик Ленина, воевал в Афганистане, умел складно сочинять песни и бренчать на гитаре, на спор попадал из пистолета в пуговицу – многое чего умел раньше Высторобец, но сейчас он растерял свой прошлый багаж, погрузнел… Но гнать Высторобца из «Белфаста» было еще рано.

Против цифры «3» Белозерцев написал фамилию «Флегонтов». Флегонтов был военным, Героем Советского Союза, командиром десантной бригады. Героя он получил в Афганистане – за освобождение группы наших геологов, угодивших в плен к душманам. Флегонтов – боевой полковник, с реальной силой под рукой – у него в бригаде есть и вертолеты, и танки, и бронетранспортеры, он может взять Белый дом, протаранить своими танками Кремль, да и не только Кремль, а и весь город, но вот сможет ли он освободить одного реального человека, ребенка, Белозерцев не знал. Тяжело вздохнув, Белозерцев помял пальцами виски, помассировал грудь – воздуха по-прежнему не хватало, яркий солнечный день, светящийся, звонкий, как пионерская песня, посерел, набух нездоровой чугунной тяжестью, мраком и тоской, – такой тоской, что от нее хоть криком кричи.

Под номером «4» Белозерцев поставил фамилию «Иванов». Генерал-майор Иванов работал на Лубянке, в бывшем, разваленном, доведенном до уровня обычного жэка КГБ. Многие сослуживцы Иванова давно расстались со своими портфелями, как расстались и с надеждой, что их ведомство, некогда уважительно именовавшееся «конторой глубокого бурения», вообще поднимется на ноги, рассосались по разным коммерческим и прочим структурам, пристроились кто где – причем, все как один, на зарплату, что никогда не снилась даже маршалам, – остался в конторе из знакомых Белозерцеву стариков лишь Иванов, неистребимый романтик с лучистой улыбкой Олега Табакова, больше похожий на крупье из солидного казино, чем на чекиста.

– Иванов, Иванов, – вслух пробормотал Белозерцев: – Ванечка Иванов… Друг, брат, собутыльник, товарищ по банной полке, – улыбнулся горько: генерал Иванов умел очень ловко толкать носом кильку в бассейне. Когда после бани они собирались в тесный круг, чтобы исполнить заповедь великого полководца Суворова – после парной обязательно выпей чарку, штаны продай, портупею, ботфорты, но выпей «здоровья ради и пользы для», – то обязательно открывали банку килек пряного посола, выбирали одну, самую крупную, головастую и швыряли в бассейн.

А потом устраивали соревнования, в которых генерал Иванов всегда был первым, равных ему не находилось – он стремительно прыгал в воду, подныривал под рыбешку, перехватывал ее зубами, чтобы придать нужное направление, затем носом толкал ее к бортику. Белозерцев, сколько ни пробовал выиграть соревнование у Иванова, ни разу не выиграл. Вот такая была у них «фирменная» забава.

И вместе с тем у Иванова имелась голова, какой не было ни у кого в их компании: Иванов умел из двух тысяч ходов выбрать один, самый верный, единственно выигрышный – не башка у него была, а компьютер самой последней модели.

Может, позвонить Иванову и рассказать ему все? Если он не сумеет помочь, то хоть дельный совет даст. Белозерцев вновь – наверное, уже в десятый, в двадцатый раз – услышал собственный сдавленный стон, ему было тяжело от душащей боли, от того, что происходило.

Это раньше КГБ – Комитет государственной безопасности – был могучей организацией, способной запросто отстричь каблуки у английской королевы и заняться разработкой алмазов в копях ЮАР – для «конторы глубоко бурения» не существовало недоступного, а КГБ, как с горечью признавался Иванов, стал уже не КГБ, а кем там? ФСК? Три буквы, сокращенные от слова «фискал». Собирает «фискальная» контора бумажки, подшивает их в папочки, внедряется в коммерческие структуры, шустрит среди палаточников и потных зачумленных коммерсантов-челноков из Лужников, сводит дебет с кредитом и не всегда знает, как себя прокормить… Хотя, судя по тому, что в конторе генерал Веня все-таки задержался, аналитики там могли остаться тоже превосходные, на «пять». Но чего не было у ФСК – так это боевых дружин, разных «Альф» и «Вымпелов», способных без единого выстрела брать могучие крепости. Этих ребят постарались вообще свести под корень.

Когда «Вымпел» передавали эмвэдэшникам, то из четырехсот офицеров этого отряда четыреста положили на стол заявления об уходе. Отряд перестал существовать сам по себе, без всякого нажима со стороны тех людей, которые очень хотели, чтобы «Вымпела» не стало. «Вымпела» боялись многие, в том числе и те, кто ныне сидел в правящих кожаных креслах.

С «Альфой» получилось несколько лучше, чем с «Вымпелом», но все равно «Альфа» ныне не «конторская» группа, она подчиняется совсем другому ведомству, куда у Белозерцева нет никаких выходов.

Так рассказать генералу Вене о похищении Костика или не рассказывать?

– Думай, Вася, думай, – пробормотал Белозерцев дребезжащим чужим шепотком, провел пальцами по воздуху, словно бы пытаясь соскрести с него вновь образовавшуюся черную вертикальную строчку.

Нервы все, нервы… И вообще все болезни от нервов – правильно считают старые, опытные люди. Он потянулся рукой к телефонной трубке, дернулся, будто от удара током, – показалось, что трубка стрельнула в него, сжал пальцы в кулак и отодвинулся от телефона: звонить было пока рано. Белозерцев нарисовал на бумаге цифру «5», старательно обвел ее кружочком и отложил ручку в сторону. Пятым в этом коротком списке уже некого было ставить. Тесен мир, узок очень, а мир людей, к которым можно обратиться за помощью, еще более узок, это спичечный коробок, где каждый виден как на ладони и до каждого расстояние очень маленькое…

Да, тесен мир. Белозерцев почувствовал, как у него затряслись, запрыгали сами по себе губы. Прижал к ним ладонь – губы не слушались, прыгали под ладонью, в горле было горько, сыро.

В столе у него лежало успокоительное лекарство – яркая целлофанированная коробочка, в которую была запрятана какая-то австрийская пакость, что, говорят, здорово приводит в чувство, совершенно отрубает нервную систему, и самый злобный бык, проглотивший полпилюли, превращается в смиренную коровенку, равнодушно взирающую на ненавистную красную тряпку. Вслепую поискал лекарство в столе, откупорил, поспешно проглотил таблетку – двойную, «бычью» дозу. Губы продолжали трястись. Похоже, хваленое заморское лекарство на него не действовало.

Он снова потянулся к телефону и опять остановил себя: никто из генералов ему не поможет, а загубить Костика он загубит. И себя загубит, вот ведь как. Белозерцев всхлипнул. Ощупал пальцами губы: слушаются или нет? Нет.

Затем он все-таки решился, набрал прямой номер Зверева, с силой притиснулся грудью к столу, беря себя в руки – надо было постараться, чтобы голос его звучал как можно спокойнее, может быть, даже весело, беззаботно.

– Привет, старая коряга, – сказал он, услышав в трубке знакомое «кхе-кхе»: генерал Зверев никогда не произносил слово «алло», он кхекал в трубку, полагая, что этого вполне достаточно для начала общения.

– Твое счастье, что я в хорошем настроении, – сказал генерал, – не то я бы показал тебе корягу. Да тем более – старую. Ты что ли, Слав?