Мужчина старался говорить развернутыми, литературными фразами. Вокруг кружком стояли пассажиры.

— Вы думаете, он выживет?

— Это вопрос не ко мне. Вот стоит врач. Спросите у него,

— Я имею в виду — как часто люди выживают после таких падений? Я не думаю, что это первый случай за время вашей работы.

Мужчине хотелось сказать что-нибудь сногсшибательное. Он подумал и все-таки признался, что на «Владимирской» этот случай первый. Сологуб повернулся на каблуках и сунул диктофон в зубы врачу. Диктофон был дорогой. Из тех, что рассчитаны не на стандартную, а на совсем маленькую кассету. Он все делал правильно. Чем ближе к лицу собеседника подносишь диктофон, тем острее он ощущает себя героем красивого кино.

Врач спросил, какое издание представляет Сологуб. Тот назвал свою газету. Врач, не торопясь, заглянул в просвет и сказал, что вряд ли этот человек выживет.

— Но сейчас он жив?

— Конечно. Вы же видите: кровь продолжает течь. Налицо дыхательные движения. Нет, сейчас он, безусловно, жив.

Пассажиры, как школьники на экскурсии, вытягивали шеи и следили за пальцем врача.

Потом прибыло милицейское начальство, и зрителей стали оттеснять с платформы. Сержант передал наверх, чтобы все эскалаторы запустили на подъем. «Па-а-апрашу! Па-а-апрашу на выход!» Пассажиры ругались и говорили, что опаздывают. Как прикажете добираться на работу?

Сержант попробовал отправить наверх и нас. Сологуб удивленно задрал брови. Неужели сержант не знаком с «Законом о прессе»? Не знает, что за препятствия, чинимые работникам масс-медиа в исполнении профессиональных обязанностей, у нас в стране полагается административная ответственность? Вот мое удостоверение, вот здесь, сержант, черным по белому написано, что предъявителю сего губернатор Санкт-Петербурга просит оказывать всяческое содействие, а можно взглянуть на номер вашего жетона, сержант? И вообще, зачем ссориться? Мы просто постоим в сторонке. Посмотрим. Мешать не будем, посмотрим и уедем. Договорились, командир?

Сержант сходил к крепкозадому мужчине в коричневой кожаной куртке и что-то долго говорил ему, кивая подбородком в нашу сторону. Вернувшись, сказал, что ладно. Крепкозадый курил «Беломор» и взад-вперед ходил по платформе. Я сказал, что зря мы остались. Вышли бы наружу, наскребли на бутылку пива.

Сологуб убивался:

— Ты знаешь, сколько получила девчонка из «Буденновской правды» за съемку налета Басаева на город? Почему у нас нет с собой фотографа? Когда чеченцы стали отходить из Буденновска, они согласились обменять беременных женщин на всяких там чиновников и журналистов. Чиновники, ясное дело, приссали, а девчонка поехала. Просто сопля, у которой в тот момент с собой была камера! Она и в газету-то только месяц как устроилась! Всю дорогу щелкала своей мыльницей. Нащелкала три кассеты. Так французы за непроявленную — НЕПРОЯВЛЕННУЮ, понял? — пленку заплатили ей столько... Короче, девица смогла купить себе квартиру в Париже. Не снять, а купить, понял? Такой шанс, как сегодня, бывает раз в жизни. На квартиру, допустим, не хватило бы, но год после сегодняшнего можно было бы не работать. Ты не представляешь, как меня достали эти кандидаты! Почему с нами нет фотографа?

Эскалатор за нашей спиной остановился и заработал не на подъем, а на спуск. На платформу вышло несколько мужичков в оранжевых куртках. На спинах читалась аббревиатура «ПСВ». Поднеся диктофон к краешку рта, Сологуб вслух описывал происходящее. Мужички спрыгнули на рельсы и исчезли под поездом. Пузатые метрополитеновцы иногда нагибались и что-то кричали им. Скоро состав начал медленно уезжать задом в туннель.

— Как это? Задавят же его на хрен... А-а! Они левые колеса отжали! Хитро!

Сжимая под мышкой серый сверток, мимо пробежал давешний сержант. Сверток оказался тряпичными носилками. Милиционер развернул их, несколько раз встряхнул, кинул оранжевым спасателям и сам спрыгнул на пути.

— Ага. Кажется, несут. Пошли!

Носилки несли вшестером. Пятеро мужичков и сержант. Доктор наклонял голову к плечу и шел рядом. Эскалатор опять включили. Сологуб пристроился сразу за носилками. С того места, где я стоял, мне были видны взгрызенная грудная клетка, обрубок ноги и лицо. Одного глаза у мужчины не хватало. Второй, зеленый, был полуприкрыт. Грязное лицо выглядело немного грустным.

— А почему он раздет?

— Движущийся поезд снимает одежду, как ножом. Вы же видели, как повреждена его спина. Тем более что машинист пытался тормозить. Под колесами было как между жерновами.

Сквозь ткань носилок на ступени просачивалась кровь. Пока мы ехали, натечь успело довольно много.

— Нет. Совершенно точно не выживет.

— Но пока еще жив?

— Да, конечно. Если хотите, я могу посветить ему в зрачок, и вы увидите реакцию сжатия.

Держать носилки спасателям было тяжело и неудобно. Тот, что стоял ближе всех ко мне, поморщился и уже на выходе из метро попробовал сменить руку. Голова голого мужчины качнулась. Мне показалось, что он задержался на мне уцелевшим глазом. Пушистые ресницы вздрогнули. Может быть, он мне подмигнул?

Все шестеро, семеня ногами, поднесли носилки к белой «скорой помощи». Последней шла медсестра. Она за шнурок несла ботинок с оторванной ступней внутри. Выглядело это так, будто девушка за шкирку несет отмывать гадливого котенка.

Я докуривал последнюю сигарету. Она загибалась вниз, как обрезанный член Сологуба. Под дождем ежился гранитный антисемит-Достоевский.

— Ладно. Поеду домой.

— Пива хочешь?

— Нет, наверное. Пока.

— Не повезет, так не повезет!

— Ты о чем?

— Ну почему с нами не было фотографа?

— Счастливо.

Было совсем утро. Дождь-хамло сквозь зубы плевался в серые физиономии луж. Те морщились, но не спорили. Домой я поехал на утреннем троллейбусе. У пассажиров были невыспавшиеся, набрякшие лица. От голода и этой ночи кружилась голова. Подташнивало. По дороге я все-таки уснул. Мне снилось сочное свежее мясо... покорное мясо... много мяса... оно было податливо... оно ничему на свете не сопротивлялось.

С Кириллом я познакомился три зимы тому назад. Дело было в «Корсаре». Его привел парень по имени Герман, который имел какое-то отношение к модельному бизнесу. Шел сухой мелкий снег — словно наверху у кого-то была перхоть. Я сидел с девушкой, а кто был еще, не помню. Мы не то чтобы собирались напиться, но к стойке бегали частенько. А Кирилл так и просидел весь вечер над единственной кружкой. Правда, иногда отходил покурить марихуаны. С улицы Кирилл возвращался красный, холодный, улыбающийся.

Он показался мне ничего. Этакий несложный, ни на чем не настаивающий. Когда за столом появились девушки, стал за ними ухаживать. Когда девушки ушли, не расстроился, а сходил покурить еще. На нем была куртка «LaBamba». Это такая войлочная, с кнопочками и эмблемой хоккейного клуба на груди. Голову он брил наголо. Слева на черепе у него был розовый, цвета попы младенца, шрам. Кирилл говорил, что во время концерта пьяный бык ткнул его розочкой в висок. Джинсы он носил исключительно кожаные. Умудрялся всего за несколько долларов покупать их в секондхэнде. Из обуви предпочитал сапоги.