Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Есть в русском языке какая-то глубокая и святая тайна, что помогает слову, идущему из-под сердца, подбираться к сердцу другого человека. Слово, будто солнышко, может обласкать тебя, может и враз высушить душу. Эту силу, что таится, дышит в слове, я не умею назвать, и, сознаться, о русском языке даже писать как-то боязно: что ни скажешь, все будет неполно, как неполно все сказанное до сих пор о хозяине этого чудо-языка – русском народе…
Однако я снова сильно отвлекся. Но тут такое дело – я чувствую, когда что надо сказать как бы со стороны. А кому эти отвлечения неинтересны, тот может пропускать их и читать только там, где есть действие или разговоры.
В радиальном поковырялись первое время, потом бросили. Клаву заваливали деталями, а она ничего не могла поделать. Приспособилась сверлить на одной скорости, да только, можно сказать, пыль подымала, а не работала. Потом отказала гидравлическая подача, и Клава, чуть не плача от досады, рукоятками двигала тяжелую станину. А я что мог поделать? Утешителя тут не требовалось, да и не могу я утешать, если надо помогать делом. Один раз подложил незаметно набор своих зенкеров и разверток – в Томске на базаре купил, а она возьми да отнеси этот золотой инструмент Тамарке. Понятное дело, я не пошел в инструменталку его разыскивать – скажут, а ты-то, мол, тут при чем?
Таких станков в депо раньше не было, и поди-ка разберись в новой кинематике, если специалисты наши галдели-галдели, целой толпой чинили и только напортили. Словом, ободрить девчонку? Но люди ведь по-разному смотрят, особенно наши кержаки. Ухмылочки начнутся, а это для меня нож острый. Скоро я понял, что надо наплевать на ухмылочки, да было поздно. И все, можно сказать, из-за меня самого вышло. Я стоял у станка Клавы, говорил с ней о чем-то по-хорошему, и тут мастер наш подошел.
– Что же это у нас делается? – спросил я.
– А что?
– Не тянет машинка.
– Новая техника, – презрительно сказал мастер. – Придется оформлять протест заводу.
– Специалиста надо.
– А где его взять?
– Постойте! – осенило меня. – Может, в воинской части есть кто подходящий с гражданки? Позвоним?..
И верно – нашелся в стройбате такой солдат, что до армии работал наладчиком автоматов и вроде бы даже не то техникум какой, не то курсы окончил по станкам. Он культурненько так отшил всех советчиков, попросил принести документы на станок. Просмотрел их бегло и сказал:
– Понятно.
– Что понятно? – спросила Клава.
– А то понятно, девушка, что станок авральный.
– Как это авральный?
– А так, что в последнюю декаду он собирался.
– А что с ним?
– Инструмент мне надо, девушка.
Он провозился у радиального до конца смены, не обращая никакого внимания на Клаву, и она поняла, что девчата зря говорили, будто все солдаты одинаковые – как только вырвутся на волю, так сразу за кем попало приударяют. У солдата были короткопалые неторопливые руки и совсем без наколок. Инструмент они брали небрежно, словно бы даже совсем не замечали его, как не замечается ложка, когда ешь. Зато каждый мелкий шурупчик солдат подолгу вертел в пальцах, сдувал с него какие-то соринки, разглядывал, щурясь, на свет и чуть ли не облизывал. Он будто не слышал шабашного гудка, а когда Клава засобиралась, спросил:
– Вы уже домой, девушка?
– Ну.
– Как хотите. – Он просто и дружески смотрел на нее. – Мне на этом станке не работать.
– Но мне надо идти.
– Я вас не держу, девушка.
Назавтра он пустил станок. Обработал несколько деталей, так ловко регулируя скорость и подачу, что сверло в любой металл погружалось, как в масло. До конца смены он торчал возле Клавы и, когда она ставила ногу на педаль гидравлической подачи, подбадривал:
– Смелей, смелей, девушка!
Клава сначала смущалась, не зная, что это он так внимательно разглядывает – педаль или ее ноги без чулок, однако потом заработалась, потому что уж очень был хорош радиальный! Руки совсем не уставали и спина тоже, а сверло или развертка шли мягко и как-то даже красиво. Цех шумел, в проходах бегали какие-то люди. Клава ничего не замечала, но мне-то было видно, как солдатик, сидящий подле, внимательно разглядывает стеклянную крышу цеха, большой узел волос на голове Клавы, тонкую ее шею, босоножки на резиновом ходу, розовые пятки меж ремешков и снова крышу.
Из депо они вышли вместе. Клава заспешила, и он тоже прибавил ходу, застучал сбоку сапогами.
– Где вы живете, девушка?
– А вам-то зачем?
– Может, по пути.
– Нет, мне в другую сторону.
– И мне в другую. Пройдусь с вами?
– Не надо.
А он все же молча поспешил за ней, позванивая подковками сапог. Было тепло, но улицам летел тополиный пух, устилал сухую канаву вдоль тротуара, а какие-то парнишки поджигали его спичками и бежали с криками за синим, исчезающе-легким пламенем. Дети замерли, рассматривая солдата, когда Клава и ее провожатый проходили мимо, а потом закричали издалека:
– Жених и невеста! Жених и невеста!
Клава покраснела, а солдат ровно не слышал, невозмутимо и споро шагал рядом, помалкивал. У калитки яслей он запнулся.
– Вы куда, девушка?
– Я не девушка. – Она посмотрела ему в глаза, спокойно сказала: – Я мать-одиночка.
Клава думала, что солдат уйдет, а он, чудило, оказывается, дождался ее и попросил понести малыша. Она, однако, побоялась, что скажут люди, если увидят, и отдала ему только авоську с бутылочками. Когда они проходили мимо мальчишек, те уже только молча посмотрели вслед.
На улице Кирова строили. Машины возили шлакоблоки, маленький экскаватор рыл фундамент, кое-где начали подниматься стены. А один дом был почти готов. Внутри шла отделка, и там пели солдаты.
– Наши, – сказал Клаве спутник. – Стройбатовцы.
– А почему вы не на работе?
– Меня командир до вечера отпустил.
Начался новый день, и опять Клаву никто в цехе не замечал. Неужели так уж некогда всем? И как бы это узнать, что о ней не думают плохо? Теперь уже Клаве хотелось, чтобы ее замечали. Хоть бы мастер подошел и к чему-нибудь придрался!
Через две смены пришлось звонить в воинскую часть, потому что станок неладно загудел. Солдат прибежал быстро, будто дожидался вызова. Гидравлическая подача была в порядке, а что-то случилось с электропроводкой.
– Наладишь? – с надеждой спросил мастер.
Солдат попросил не мешать ему, засучил рукава гимнастерки, залез руками внутрь станка.
– Ясно, – сказал он через минуту Клаве. – Ну и халтурщики!
В тот день он снова проводил ее, но назавтра все повторилось – станок после обеда отказал. Мастер топтался рядом, что-то шипел – у нас шла борьба с матом, и теперь те, кому было невмоготу, отводили душу шепотом. Клава смотрела в пол. Она знала, что мастер сейчас пробормочется и побежит звонить. Пока наладчик не явился, она работала на старом станке, где было все привычно и ничего не ломалось.