на границе округов Дентон и Колин. Рядом с Фриско тянется к небу своими высотками город Даллас. Да, не Фриско — пригород Далласа, а Даллас — рядом с ним. Даллас, конечно, огромный: каждый день в нём толкаются несколько сот тысяч человек. И черных там тоже хватает. В Далласе, ясен пень, тем летом люди тоже подыхали от раскаленного, обезумевшего солнца. Всем приходилось несладко. И вот надо же такому случиться, что откуда не возьмись появилась эта зараза — поле… поли… полип… чёрт… полио… чёрт… милит… чёрт возьми её… по-ли-о-ми-е-лит. Вот как называлась та зараза, от которой не было спасения. Паника, ужас, страх. Говорили, что болезнь подкинул Советский Союз. Чушь! Говорили, что заразу разносят кошки и собаки. Не одну тысячу четвероногих отправили на тот свет, а болезнь так и не остановили. Во Фриско мэр приказал раз в день поливать улицы каким-то дерьмом, от которого дохли все насекомые в округе. Видимо, мэру советники нашептали, что комары и мошки — главные разносчики инфекции. Увы, комары с мошками тоже оказались не при чём, зря только бюджетные деньги потратили. От болезни умирали, ей богу, умирали, особенно детишки. Взрослых Бог миловал; взрослые температурили, кашляли, чихали, мучились от головной боли. Впрочем, некоторым тоже доставалось. Взять к примеру Черчиля — он не мог ходить, потому что перенес полиомиелит и его парализовало ниже пояса. Дети, как уже было сказано, умирали, иногда счёт шёл на сотни и тысячи. И никто не знал, минует твоего ребенка чаша сия или нет. Чтобы как-то отгородиться от внешнего мира люди крепко-накрепко запирали двери, закрывали окна, многие боялись разговаривать по телефону- а вдруг болезнь передается по проводам, всякое же может быть. Семья Джеймсов отличилась особенно. У них было два пса и четыре кошки. Собак глава семьи Генри пристрелил на заднем дворе своего дома. Ох, и завывали же они, когда их вели на казнь. Дети упросили Генри не убивать кошек. Он согласился и отвез их за пятьдесят миль от дома и выпустил в лесу. Одна из кошек нашла дорогу домой; её, бедолагу, пришлось отравить отравой для крыс и кротов. Кошка сдохла через три дня, но все три дня страшно мучилась, а Генри от отчаяния готов был сам застрелиться. Дети, собственные дети, не понимали его беспокойства и вслух громко называли убийцей. Но Генри Джеймс пошел на такое грязное дело, чтобы спасти своих девчонок, и, аллилуйя, ни одна из них не заболела. Семья Миллеров (соседи Джеймсов) своего единственного парня по имени Сэм берегли как зеницу ока, ведь ему было шесть лет — возраст, когда всё интересно, и он всё время норовил умыкнуть через забор. Парня можно было понять: уже месяц он играл сам с собой на заднем дворе и, признаться, одурел от скуки. Забав у него было немного: куча речного песка, лопатка, ведро, несколько машинок и солдатики — куда же без них пацану. Было еще оружие: револьвер с пистонами, сабля с ножнами и деревянный автомат. И что толку, ведь для самой простой войнушки нужен хотя бы один человек, но отец с утра до вечера сидел за книгами и журналами (из-за эпидемии на работу он не ходил), мама или готовила, или стирала, или убиралась. Медвежонок Барни кое-что понимал в жизни, если бы он мог двигаться из него бы вышел отличный партнер, во всяком случае, разговор он поддерживал любой, с ним можно было поделиться, что называется, и горем, и радостью, правда, отвечал Барни всего лишь кряхтением и только в том случае, если его наклонить. «Кхе-кхе-кхе», — говорил он скрипучим голосом и по интонации сложно было понять то ли он спорит, то ли соглашается. Сэм не на шутку злился, что его не выпускали из дома и со двора. «Мне, — справедливо возмущался он, — скучно, купите хотя бы щенка», — такой он видел выход из создавшегося положения. Родители как могли объясняли про эпидемию, что можно заболеть, что неизвестно сколько еще всей семьей сидеть под замком. Собаку они обещали к Рождеству, если, конечно, Сэм прекратит ныть и наберется терпения. От отца Сэм научился говорить «чёрт возьми» и «проклятье». Этими словами он каждый раз отвечал на требование «не ныть» и «набраться терпения», после чего получал нагоняй за ругань от матери и ласковый выговор от отца, мол де, сынок, так не хорошо говорить, не бери пример с меня, к тому же, я взрослый, а тебе всего шесть. Сэм грустно вздыхал и снова принимался за несчастный песчаный замок с последующим его штурмом и разрушением до основания. Однажды только Сэм «развлёкся», когда услышал выстрелы из дома Миллеров и страшный собачий вой. Он не испугался ни того, ни другого, потому что решил, что так борются с болезнью: стреляют в неё из ружья и травят её собаками. Сделав такие выводы, Сэм зарядил свой револьвер и несколько раз выстрелил под немое одобрение Барни. После чего он взял саблю, достал её из ножен и стал ждать, когда болезнь явится в их дом, чтобы сходу зарубить её, пока она не опомнилась. Болезнь он представлял в виде белого привидения с ведром на голове. И однажды болезнь пришла. Сэм в то утро завтракал без аппетита, хотя очень любил тосты с джемом и яичницу. Мама поинтересовалась как он спал. Ответ «хорошо» вполне устроил её. Отец просто погладил по голове и

снова уткнулся в новости; газета — вот то немногое, чего еще не лишились жители Фриско, хотя приносили её раз в три дня, а не ежедневно, как до эпидемии. Куча песка в то утро показалась Сэму очень холодной. Солдатики не хотели строиться и все время падали. Пистоны закончились, поэтому револьвер оказался бесполезной вещью. Барни захотел посмотреть, как Сэм будет убивать болезнь. Сэм несколько раз рубанул саблей по воздуху и неожиданно для самого себя почувствовал страшную усталость. Ему захотелось спать. Проспал он, может, час, может, два, а когда проснулся, то пожаловался маме на головную боль и боль в шее.

— Мама, — спросил Сэм, — шея как будто надулась и вот-вот лопнет. Почему так?

— Сынок, — ответила Джина, — наверное, ты простудился. На жаре такое часто бывает. Я вызову врача.

— Мне идти гулять или лучше полежать?

— Конечно, полежи, дорогой. О, да ты весь горишь, — мама Сэма потянулась за градусником.

Сэм не любил измерять температуру, но в этот раз безропотно подчинился и крепко зажал прибор в подмышке.