— Леви, милый, мы же договаривались про посуду, — расстроенно поджав губы, Бишоп оглянулась на возлюбленного. — Это же вроде не сложнее твоей техники вращающего удара…

Аккерман рассеянно кивает, читая газетные заголовки:

— А что такое?

— Сервиз опять на первой полке.

— Что поделать, — пожимает он плечами, — видимо старый пёс и правда всегда находит свою конуру.

Катрина недовольно хмурится:

— Ты же согласился, когда я расставляла вещи при переезде, что он будет стоять на второй. Так ведь замечательно получается и порядок…

Голубо-серые омуты блеснули, когда Леви, прищурившись, напомнил:

— Кто-то тоже согласился позавчера зайти за чаем. Причём ведь даже настаивал…

— Вообще-то, я правда собиралась, — резко возражает Бишоп, чувствуя вскипающее внутри раздражение на несправедливые обвинения. — И была почти у рынка, но…

— Да-да, — ехидно перебивает Леви, с каким-то энтузиазмом откидываясь на спинку стула. — Но злые солдаты Гарнизона подшофе заставили тебя с ними обменяться боевыми навыками.

— Они обворовывали кадетов — ты бы сам прошёл мимо?

— Я бы не полез в драку очертя голову, а словами бы разъяснил. — Кáта закатывает глаза, хмыкая: уж Леви-то как раз первый, кто полез бы защищать мальцов. “Словами бы разъяснил” — сказочник. Запугал бы, что солдаты тут же дёру дали, только пятки сверкали. — И главное ведь, что это не впервые. Сколько раз говорить: не кидайся ты в омут с головой…

— Хорошо, что тебе не надо говорить об уговоренном, ты же сразу запоминаешь и выполняешь, — ехидно вторит ему она, упирая руки в бока и надменно задирая нос, копируя этим Аккермана. — Ах, нет, подожди, сервиз же опять стоит внизу!

— Кáта, сервиз и драка — вещи разные, — въедливо шипит он.

— Конечно, только результат один: оба неуместны, — отвечает Катрина в тон. — Как же ты раньше был в отношениях, если ты настолько мелочный!?

— Уж был как-то в отличие от некоторых, — огрызается Леви, вставая со стула — чайник почти закипает; как и он, собственно. — И в отличие от этих же некоторых те мимолётные интрижки не пытались влезть мне под кожу и плести из меня верёвки!

— Значит, я тебе под кожу лезу? — возмущенно задыхаясь, вспыхивает Катрина. — И верёвки из тебя плету? А ты…

— Ну, давай, — подбадривает капитан, с наигранной ленцой в голосе, отчего Кáту ещё больше бросает в праведный жар. — Давай, что я?

— Да ты словно пытаешься меня вытолкнуть из своей жизни. Что этот сервиз, что… — Бишоп останавливается, перехватывая дыхание, а затем гневно бросает: — Просто скажи уже честно: я тебе приелась!

Леви нарочито помпезно закатывает глаза: только этих драм ему не хватало.

— Тц, не пытайся говорить от моего имени о себе. И прекращай вести себя, как невоспитанный ребёнок.

— Ах, а кто это тогда у нас взрослый? Ты что ли? — шипит Кáта в ответ. — Не смей называть меня ребёнком!

— Так веди себя по-взрослому! — чайник вскипает, свисток отчаянно заходится в песне.

— Это не я не могу поставить сервиз на место! — перекрикивает чайник Бишоп и остервенело дёргает за рычажок горелки, выключая её.

— Сервиз стоит на месте, — голос Леви чуть ли не ядом наливается. — Он на этом месте стоит уже больше, чем ты вообще находишься в этом доме!

— Я не вовремя? — вкрадчивый голос Эрвина заставляет Кáту вздрогнуть, а Леви ещё больше нахмурится.

Командир вклинивается чужеродным объектом в их маленький мир спора, что вдруг оба офицера, как один, кричат в ответ:

— Нет!

Чайник остаточно бурлит, украдкой разбавляя неловкую тишину. Смит в удивлении переводит взгляд с капитана на лейтенанта и обратно, пытаясь вычленить, что тут произошло; два талантливых солдата после словестной перепалки видимо пытаются убить друг друга неким метафизическим образом через гляделки. Катрина тяжело дышит, да так, что грудная клетка ходуном ходит. Впившись в Аккермана зелёными глазами и не моргая, она задыхается в возмущении, она тонет в праведном гневе. Её щёки пылают отчаянным румянцем. Леви испытывает схожие чувства, сжимая губы до тонкой бледной полосы. Его голубо-серые радужки жгут холодом, а от позы веет надменной стойкостью. Воздух между ними густеет, почти что в кисель заворачивается.

— Где будет стоять этот чёртов сервиз? — разбивает повисшую тишину Бишоп, с напором продавливая каждое слово.

Леви задирает подбородок, его глаза остро блестят чем-то хищным:

— На своём месте. Там, где он стоял всё это время, что я тут живу, — чеканит он, проталкивая слова сквозь зубы. И капля рушит покой водной глади. Кáта щурится. Отступает на полшажка.

— Хорошо, — хлёстко бросает она, явно вкладывая обратный смысл, и тут же разворачивается, выходя из кухни. Эрвину приходится посторониться с ноткой испуга, когда они чуть не сталкиваются в проходе.

Леви хмуро следит за ней, а когда через мгновение хлопает дверь, морщится и устало трёт глаза. Что ж за утро такое?

— На правах не командира, но друга… — Смит смущённо оглядывается. — Что тут случилось?

Капитан открывает было рот, но, вспоминая всё произошедшее, тут же хмуро отворачивается. Глупо вышло. Глупо, что она ушла. Глупо, что Эрвин заявился в самый неподходящий момент. А с другой стороны, не явись командир, до какой точки накала они бы дошли с Катриной?..

Аккерман начинает греметь посудой, накладывая завтрак и наливая себе чаю. Вода ужасно горячая: бортики так прогреваются, что Леви не удаётся привычно взять кружку — пальцы жжёт. Будь тут Кáта, наверняка съехидничала бы в духе: “Что, не получается покрасоваться?”. Аккерман отмахивается от морока и ругается себе под нос, мысленно сказав “спасибо” Судьбе-злодейке. Сварливо берётся за ручку.

Эрвин говорит громче:

— На правах командира, я приказываю тебе ответить. Что тут случилось?

Леви раздражённо оглядывается, давая понять, что обсуждать произошедшее прямо сейчас и как можно быстрее он не намерен даже если Смит его в клетку с титаном без оружия кинет или разжалует до рядовых, или лично заставит скатиться по лестницам Подземного города и бросит там, лишив права жить под солнцем.

— Дверные петли скрипели, — сухо говорит капитан и, усевшись за стол, разрезает яичницу. — Будешь? Тут на двоих.

Эрвин качает головой и садится напротив, рассеянно морща лоб, будто анализируя доклады разведчиков о квадрате на карте и составляя оперативный план. Леви по невнятной для него самого причине избегает смотреть на друга и с какой-то злобой пихает в рот большие куски, смачно запивая их чаем. Глуша горечь, которой отдаёт завтрак, приготовленный её руками.

Только вот горечь никуда не девается.

***

Ветер шумит в ушах, хлёстко касаясь кожи. Рукоятки даже теплеют от скорости переключения, а газовые баллоны пусты на две трети. Якорь срывается, но, вывернувшись, она успевает срубить