– Приподнимись на локтях, подайся вперед и дыши, – наставлял он ее.

Постепенно дыхание девочки выровнялось.

– Я больше не позову этого нового парня, – сказал Дакоста. – Он ничего не знал про этот фокус с простынями.

– С ней ничего не случилось бы все равно. Она просто испугалась, – ответил Амедео.

– Этот чертов доктор будет пугать моего ребенка! – возмущался Дакоста. – Я не потерплю такого! Спасибо, dottore, я знал, что на вас можно рассчитывать. И мне наплевать, кувыркайтесь вы хоть со всеми женщинами на этом острове, – добавил он.

В последующие дни Амедео почувствовал, как барометр общественного мнения опять склоняется в его сторону. Столкнувшись с новоприбывшим чужаком, жители острова немедля сочли Амедео своим. Некоторые нарушали запрет и тайно, переулками и обходными путями, шли к Амедео, чтобы вызвать его к заболевшим домочадцам. Но это были самые бедные люди на острове, обычно они не платили за лечение, их расходы покрывались зарплатой Амедео, которую он получал от comune[20]. Денег у них не было, а даров в виде овощей или тощих кур не хватало, чтобы прокормить взрослого мужчину с женой и ребенком.

– Мы могли бы переехать во Флоренцию, – говорила Пина. – Жили бы в городской квартире с горячей водой в настоящем водопроводе, покупали газеты в киоске за углом, по утрам слушали соборные колокола, а потом послали нашего ребенка в настоящую школу и в университет. На Кастелламаре никто никогда не учился в университете. Я не уверена, хорошо ли это – растить ребенка на острове. Не покинет ли он потом нас? Не уедет ли в другой город или на войну и мы больше никогда его не увидим? Я бы уехала, – с горечью добавила она, – если бы была мальчиком.

– Дай мне время, и я все исправлю, – отвечал Амедео, отодвигая тот день, когда ему придется подумать о том, чтобы уехать с острова.

В первую ночь октября он задумался о доме. Раньше здесь был бар, почему бы не открыть его снова? Амедео призвал своих друзей.

– Что насчет «Дома на краю ночи»? – вопросил он. – Я мог бы открыть бар и этим зарабатывать на жизнь.

– Но дом разваливается, – возразил Риццу.

– Можно подлатать, – настаивал Амедео. – Я сумею.

– Ну-у, – протянул Риццу, – никто не придет в этот старый бар.

Отец Игнацио заговорил после задумчивого молчания:

– Я не уверен в успехе, но идея стоящая. Д’Исанту пытается выжить тебя с острова. Тебя не восстановят до тех пор, пока он будет мэром. Но он ничего не сможет сделать с тобой, если ты займешься чем-нибудь другим. Если выберут Арканджело или кого-то другого, ты сможешь получить обратно свое докторское место и все вернется на круги своя. Почему бы тебе не сменить профессию, пока суд да дело?

Амедео ждал, что скажет Пина, ему требовалось ее одобрение. Ему казалось, он видит, как перед ее глазами пролетают колокола собора, торговец газетами на углу улицы, квартира с горячей водой и университет для сына. Наконец она подняла голову и кивнула.

И тогда он понял, что, возможно, она все еще любит его.

– Я все устрою, – пообещал он. – Я обо всем позабочусь. Риццу, покажи мне, что надо делать с баром.

– Вот это была барная стойка, – объяснял Риццу, указывая на старую доску, прислоненную к стене и густо покрытую пылью. – Здесь в витринах под стеклянными колпаками лежали рисовые шарики, печенье, шоколад. Мой брат собирался поставить аппарат для мороженого, но у него так и не хватило денег на первый взнос. Дальше стояли столики, их было десять. Также в баре продавались сигареты, ликеры, спички, aperitivi[21], мятные таблетки, фиалковые пастилки от Леоне, зубочистки, лезвия для бритв, женские шелковые чулки (слишком дорогие – ни одной пары не купили) и американская жвачка. Брат готовил бутерброды для посетителей и подавал кофе в чашках без ручек. Чашки должны быть где-то в чулане, так что тебе не придется покупать новые. Наша старушка-мама, упокой Господь и святая Агата ее душу, готовила рисовые шарики и печенье и приносила их к пяти утра, и брат торговал ими весь день. Это были самые лучшие рисовые шарики на острове, лучше даже тех, что делает синьора Джезуина.

Амедео не имел представления о том, как готовить рисовые шарики, и сомневался, что их умеет готовить Пина, поэтому просто кивал и записывал все в красную книжку.

– Еще у брата были газеты, – с гордостью добавил Риццу. – С Сицилии. Он платил рыбаку Пьерино, чтобы тот доставлял их на своей лодке. Они были всего лишь недельной давности, иногда двухнедельной, если море штормило. Люди приходили сюда, чтобы почитать свежие новости. Сначала он просил за чтение газеты десять centesimi[22], но люди сказали, что это алчность.

Амедео стер пыль с зеркал позади стойки. На каждом из трех зеркал проявилось название – Casa al Bordo della Notte, написанное красивым витиеватым шрифтом. За окном, за зарослями бугенвиллей, море словно парило в воздухе, испещренное черными бриллиантами рыбацких лодок.

– Это все можно устроить, – сказал Амедео.

В ту зиму он каждый день трудился, что-то отмывал, оттирал, его легкие были буквально забиты пылью старого дома. Он смутно ощущал, что взялся за осуществление миссии не менее великой, чем та, что возложили на себя древние островитяне, перестроившие камень за камнем весь город, чтобы избавиться от плача в стенах.

Джезуина, передвигаясь по кухне на ощупь, обучала Пину, как приготовить рисовые шарики и печенье, как добиться идеальной крепости кофе и сварить чашку шелковисто-мягкого какао.

– Ты должна все это запомнить, девочка моя, – толковала Джезуина, – потому что когда доживешь до моего возраста, то и ты не будешь повторять по два раза.

Пина записала рецепты своим четким учительским почерком в школьную тетрадку, а потом вручила ее Амедео.

– Это твой бар, – сказала она. – Мне хватит забот с Туллио и со следующим ребенком. Так что ты уж сам делай печенье и рисовые шарики.

Но хотя она и говорила категорично, открыв тетрадь, Амедео увидел, с какой тщательностью она записала каждый рецепт, насколько аккуратными и полными заботы были заметки на полях: рис хорошо высушивай и не пересаливай, добавь пол-ложки жира, охлажденного, если тесто слишком мягкое. Видя все это, он чувствовал, как в нем зашевелилась надежда.

И она упомянула о втором ребенке. Еще один повод для надежды.

Он позволял Пине во всем поступать по-своему. Во-первых, она дала имя ребенку. Туллио звали ее отца, и Пине нравилось его латинское звучание («это имя для человека с достоинством»). А также разговор про второго ребенка, который она завела так скоро после рождения первого. Его будут звать Флавио, уже решила она. Третий станет Аурелио. Это в честь двух ее дядей. Потом, предполагала Пина, на очереди девочка.