Это был не бой, не драка, – тупая мясницкая работа. И я ее ненавидел.

* * *

Мир вокруг меня ожил, вышел из оцепенения, когда я врубился в последнюю, шестую шеренгу.

Крестьянин – высокий, худой, с клочковатой неопрятной бородой на изможденном лице – широко распахнул глаза, челюсть изумленно отвисла. Легко понять его потрясение: только что видел перед собой плотно сомкнутые спины сотоварищей, и вдруг, вместо этого, – широкое пустое пространство, заваленное трупами, и залитый кровью человек с огромным сверкающим топором... Так он и умер – изумленным.

Удар, удар, еще удар, – путь свободен. Я отбил трехзубые вилы, брошенные мне в грудь чьей-то рукой, и выскочил за пределы строя. Сзади грохотали копыта – полусотня врывалась в пробитую мною брешь.

Впереди, шагах в двадцати, стояли лучники. Я устремился к ним – уже не стремительной, невидимой глазу молнией, но все равно очень быстро.

Они не успели. Они только-только накладывали на тетивы стрелы, извлеченные из колчанов, когда я подбежал вплотную. И, наконец-то, враг не выдержал! Не знаю уж, чем именно, заклинаниями или магическими артефактами воспользовался маг, превращая мирных обывателей в бесстрашных и стойких солдат (сомнений в том у меня не оставалось). Но действие тех заклинаний или артефактов все же имело свой предел...

Лучники дрогнули. Не бросились под Бьерсард на верную смерть – разбежались во все стороны, теряя оружие. Я не обращал внимания на бегущих. Вперед, вперед, на холм!

За спиной слышались звуки яростной рубки, но времени обернуться не было. Последняя линия обороны – длинная редкая цепочка бойцов с мечами и топорами. Все в доспехах с чужого плеча, рослые, крепкие. В бегство они не обратились, стояли как стояли, крепко сжимая оружие, – но в их напряженных позах мне почудилась глубоко спрятанная неуверенность.

И вновь Бьерсард запел свою кровавую песню: то свист рассеченного воздуха, то звон о сталь, то скрежет о кость... Настоящих мастеров меча или секиры здесь не оказалось, но мятежники набегали со всех сторон, норовили взять в кольцо, задавить числом.

Я вертелся ужом, наносил и отбивал удары, и с тоской понимал, что теряю драгоценные мгновения: сейчас вражеский маг опомнится, и, плюнув на поединок с Гаэларихом, пустит против меня в ход какое-нибудь мощное, на крайний случай приберегаемое заклинание...

Подмога пришла очень вовремя: всадник в форме королевской легкой кавалерии врубился в толпу врагов, теснил их конем, щедро рассыпал удары. За ним подскакал второй – боец Храма с моргенштерном в руке. Третий, четвертый...

Улучив момент, я выскочил из свалки и бросился на вершину холма. Наперерез метнулось нечто огромное, мохнатое, рычащее. Не орк, не тролль, – человек, лохматый, с заросшим лицом, закутанный в шкуры, в руках – огромная дубина, ощетинившаяся клыками каких-то животных. Сверкание лезвия Бьерсарда стало последним, что вблизи увидело звероподобное создание в этом мире.

...Их было четверо, но мага нетрудно было опознать с первого взгляда: высоченная фигура в темно-багровом плаще, лицо прикрыто надраенной и ярко блестящей медной маской.

Остальные трое – люди как люди. Невысокий толстячок в камзоле, когда-то шикарном, но ныне истертом и потрепанном, – причем в своем, сшитом по его бочкообразной фигуре. Чернобородый здоровяк в мужицкой одежде, но в роскошной бархатной полумантии, накинутой на плечи; не менее роскошный эспонтон в его руках – с резным ратовищем и с железком, покрытым золотой насечкой, – выглядел украденным. И еще один человек, без особых примет, с какими-то смазанными, не запоминающимися чертами лица, одетый как обедневший писец или младший приказчик торговца средней руки.

Был там и пятый, но его в расчет принимать не стоило: обнаженная мужская фигура неподвижно распласталась в центре начертанной на земле гексаграммы, в руки, в ноги, в грудь и живот воткнуты небольшие ритуальные кинжальчики, – кровь сочится, жив. От стоявшей неподалеку жаровни тянулся странный фиолетовый дым. В стороне валялись несколько истыканных голых трупов.

Маг, склонившийся над гексаграммой, распрямился, отшвырнул в сторону очередной кинжальчик. Чернобородый зарычал и бросился на меня, нелепо размахивая эспонтоном, – так, словно перед ним была заросшая густой травой поляна, и требовалось ее срочно скосить. Двое других тоже бросились, но наутек.

Вжи-иг! – пропел Бьерсард, и эспонтон выпал из обмякших рук. Взгляд его владельца опустился, недоуменно уставился на длинный, тонкий, идеально ровный разрез, наискосок пересекающий крестьянский кафтан в районе талии. Казалось, пострадала только одежда, но мгновением спустя края разреза густо намокли красным. Судорожное движение – и тело чернобородого развалилось на две части, рухнуло в растущую кровавую лужу, нижняя половинка нелепо скребла ногами, словно пыталась вскочить, убежать, спастись...

Всего этого я не видел. Бросился к магу, торопливо творящему какое-то заклинание. Не атакующее – меднолицый убийца думал сейчас только о бегстве. Над головой его крутилась воронка крохотного смерчика, увеличивалась, темнела, начинала обволакивать тело.

Воздух на моем пути стал тугим, упругим и вязким. Я с трудом протискивался сквозь него, – медленно, слишком медленно, – и понимал: не успею... Смерч обволок почти все тело мага, его фигура колебалась, становилась зыбкой, полупрозрачной.

Я метнул Бьерсард. Казалось, боевой топор пролетел сквозь тело мага без малейшего сопротивления. Дикий вой, яркая вспышка, – и всё закончилось. Не стало мага. Исчезла воронка смерча. Воздух не препятствовал движениям, но сил двигаться уже не осталось...

Движением столетнего старца я нагнулся за топором. Какой-то ущерб исчезающему магу Бьерсард все же нанес – на лезвии шипело и пузырилось пятно непонятной жидкости. Обычная кровь никогда не прилипала к зачарованной стали – но если эта, похожая на кислоту субстанция заменяла меднолицему кровь, то был он кем угодно, только не человеком.

Обтерев лезвие о траву, я перерубил жердь, служившую флагштоком мятежникам. Скомкал знамя и швырнул в пламя жаровни. И, словно в ответ на мое действие, вдали послышался серебряный голос боевых горнов, протрубивших знакомый сигнал: «Преследуй, руби, пощады не давай!»

Битва при Лигонге заканчивалась...

Уже самый вид женской фигуры показывает, что она не предназначена для слишком большого труда ни духовного, ни телесного.

Женщина не создана для высших страданий, радостей и могущественного проявления сил; жизнь ее должна протекать спокойнее, незначительнее и мягче, чем жизнь мужчины, не делаясь в сущности от этого счастливее или несчастнее.

Ал Бахгауэр, философ, IV век д. п. Л.

Вольный имперский город Альхенгард был гнусной, противной и позабытой богами дырой. И зловонной, вдобавок... Некогда, в старые добрые времена, помои, выплеснутые из окон вольными имперскими горожанами, стекали в тянущиеся вдоль улиц канавы и смывались дождями в протекавшую мимо города речку... Ныне по иссохшему руслу не протекало ничего, да и дожди случались раз в три года. И вольный дух вольного города весьма-таки тревожил обоняние непривычных путешественников. Горожане, притерпевшись, не замечали...