Я докуривал уже третью влажную самокрутку, когда услышал, как внизу хлопнула дверь. Я отступил в тень, но это был Дерек – он на чем свет стоит вполголоса ругал дождь, который уже успел намочить его волосы и оставить серые пятна на мягком замшевом костюме. О, радость моя, позволь мне высушить тебя полотенцем и согреть. Наблюдая, как он идет, я рассмотрел его узкие бедра в обтягивающих брюках, заправленных в высокие ботинки «Челси». Я кашлянул, и он вздрогнул.

– О, ебть, господи!

Он отступил назад, под лестницу, стряхивая капли, стекающие с волос на уши, и взглянул на меня. Интересно, в каком виде я предстал перед ним?

Никогда не умел начинать разговор. Прорваться через…

– Как ты?

– Нормально. Только что закончил.

– Мокровато сегодня. – Я напрягся.

– Ясен перец.

Где-то короткой дробью прогремел гром, блеснула молния и запахло кордитом. Он поморщился и осмотрел свой пиджак в мокрых точках.

– Может, пинту пива выпьем? – предложил я.

– Зачем?

– Ну… такой дождь испортит тебе пиджак.

Мы, как безумные, перескакивая сточные канавы, плывущий мусор, пронеслись по Вест-Найл-стрит, уже превратившейся в реку. Автобус подплыл к остановке и выбросил из-под колес фонтаны брызг. Мы обогнули его и заскочили в ближайший паб.

Здесь тусовались юристы. Вокруг стойки сгрудились адвокаты и их помощники, все жадно поглощали спиртное и громко разговаривали. Своими черными костюмами и румяными физиономиями они напоминали кучку дьяволов. Места были только стоячие. Я бы предпочел что-нибудь поспокойнее – теплый уютный бар, где можно было бы забавлять Дерека выпивкой и разговорами. А здесь, в окружении костюмов, мальчику скорее всего хотелось быстро выпить и уйти. Вот черт, в этой толкучке могут облить солодом его хороший костюм. Я принес пиво, мы забились в угол и чокнулись.

– За знакомство.

Вблизи он оказался старше, чем выглядел в полумраке лавки. Года двадцать два – двадцать четыре.

Он откинул со лба мокрые волосы:

– Не самое лучшее место, но тут хоть сухо. Ураган – просто нечто.

– Да, настоящий. Бедные матросы в море. Скорее всего на всю ночь.

Его улыбка стала шире:

– В таком случае лучше бы сейчас оказаться дома, в тепле и уюте.

Он что, дразнит меня? Я не хотел, чтобы он шел домой один. Мне хотелось лизать его белые зубы, покусывать нижнюю губу до тех пор, пока не почувствую теплую, липкую кровь, растекающуюся по его рту, как вишневый блеск для губ. Я глотнул пива, чувствуя металлический привкус.

– Ну, кто знает, может, когда мы с тобой выпьем пару пинт, там уже все подсохнет.

Мы помолчали. Он спокойно ждал, я спешно отыскивал в голове подходящие слова.

– Работа нравится?

– Бывали и хуже. – Он снова рассмеялся, но теперь резковато. – Это заработок, но не скажу, что так уж нравится. Там спокойно, он разрешает мне читать книги, романы – не те, которые он продает. Лучше, чем «Макдоналдс», но не то, что называют карьерой.

– А что дальше планируешь делать?

– Много чего. – Он обвел глазами бар – среди этих людей могли оказаться его клиенты. Если бы он их узнал, то не поздоровался бы. – У вас есть преимущество: вы знаете, где я работаю, чем занимаюсь, а все, что знаю я, – только ваше имя, если оно настоящее.

Я рассказал ему о себе. Рассказал об аукционном доме. О волнении, которое охватывает, когда предчувствуешь интересные находки, о приобретенном опыте. Я хвастался, рассказывая ему, как углубляюсь в историю вещей, пытаясь разузнать их происхождение. О картинах, судьбы которых мог проследить пальцем по карте Европы. Я рассказал ему о дельцах, которые, чтобы увеличить стоимость картины, добавляли в пустынный пейзаж собаку или человека, или корабль, тонущий с поднятыми парусами, при полном штиле. О мазне, которую продавцы меняли до неузнаваемости, но мы все-таки снимали с торгов. Я рассказывал ему истории о домах, в которых мне доводилось бывать. Об открытиях, которые я сделал. О дешевых украшениях, выдаваемых за фамильные драгоценности. О посмертных масках, сорочках новорожденных, высушенных руках. Об одной распродаже, где в обложке каждой книги была припрятана десятифунтовая бумажка. Я провел его с собой и описал все это ремесло, рассказал о преступных группировках и их разборках, о мордобое и вспоротых шинах. Я удерживал его взгляд привычным репертуаром, но все это время хотел прижать его к стене и самому прижаться к нему.

– Звучит забавно.

Я пожал плечами:

– Это заработок.

– Да, но интересно. Вы работаете с тем, что вам нравится. А что вам сегодня нужно было от Трэппа?

– Ничего особенного. Чтобы он взглянул на фотографии, которые я нашел. Надеялся, что он сумеет что-нибудь мне о них сказать.

– Должно быть, у вас хорошие связи, раз он согласился тратить время на это. А что он сказал?

– Сказал, что они не такие уж редкие, как я предполагал. Попытался доказать это, демонстрируя разные иллюстрации, а потом предложил за них хорошую сумму.

– И теперь вы хотите, чтобы и я окинул их своим опытным взглядом. Вот к чему эта пинта пива?

Не совсем.

– Ты попал прямо в точку.

– Ну, тогда заказывайте еще кружку, и я посмотрю. Не так уж часто приходится выступать экспертом.

Я отодвинул наши пустые кружки:

– Сначала посмотри.

В первую очередь я показал снимки со смертью. Он изучал их долго, не произнося ни звука. Мне показалось, будто толпа отпрянула от нас и гул голосов затих, когда снимки появились на столе. Он рассматривал их один за другим и раскладывал жутким триптихом, потом возвращался к каждому по отдельности, подносил к глазам, с расширенными зрачками, стараясь охватить увиденное.

– В этом есть что-то красивое. – Его слова нарушили колдовские чары, и вокруг нас снова зазвенели стаканы и забормотали пьяные голоса. – Знаю, что это ужасно, но это какая-то ужасная красота. – Я поднял брови. – А если вспомнить всю историю нашего искусства? Ведь нас методично обучали получать удовольствие от подобных сцен. Сколько благовещений? Дева Мария, ждущая Гавриила, который наполнит ее семенем бога, – самое первое право первой брачной ночи. Сколько бледных женщин распластано на картинах, будто умершие? Эти фотографии, конечно, – уже на шаг дальше, вы скажете – слишком далеко, но ведь это в традиции западного искусства. Невинность, теряющая кровь. Жертва вампиров. «Смерть прекрасной женщины – самая красивая вещь на свете», как сказал Эдгар Аллан По.

– Интересно.

– Но не то, что вы хотели бы услышать, так ведь?

– Просто с такого угла зрения я на это не смотрел. Значит, ты видишь в этом искусство?

– Но ведь не я, а вы показываете мне эти грязные картинки. А я просто говорю о том, что вижу.