За ежедневными отборными проклятиями на головы большевиков как-то незаметно ушло на второй план, а потом и вовсе забылось главное: а кто все начал?

Кто первым заговорил о том, что неплохо было бы выйти из войны, чтобы спокойно строить новую прекрасную демократическую Россию и наслаждаться либерализмом? Не знаете? Уверен, даже не подозреваете. Ведь это сильно подорвет полученную за последние годы убежденность в том, что во всем виноват один только Ленин, и не будь его, не жизнь бы тогда была, а малина. И Деникина себе в свидетели позвать с его легендарными словами: «Следует признать, что в то время еще военная среда оказалась достаточно здоровой, ибо, невзирая на все разрушающие эксперименты, которые над ней производили, не дала пищи этим росткам».

Так вот, в обстановке полного развала всего, чего только можно, мысль о необходимости побыстрее закончить войну родилась, естественно, в головах членов Временного правительства. Причем размениваться по пустякам они не собирались, а сразу заговорили о сепаратном мире с немцами. Такие вот у этих людей были верность своим союзникам по Антанте и уважение к собственной армии, которая геройски дралась за престол и отечество. Впервые мысль о сепаратном мире была озвучена в августе 1917 года. Еще не только нет большевиков у власти, но даже генерал Корнилов только готовился начать свою попытку остановить эту вакханалию. Первым, кто заговорил про не только желательность, но и необходимость мира с немцами любой ценой, стали заместитель председателя Временного правительства Коновалов и советник министра иностранных дел, специалист по международному праву Нольде. Сделали они это, разумеется, не публично. Понимали, что могли бы получить от благодарной аудитории в ответ не только многочисленные грубые слова, но и меры физического воздействия. Поэтому прозвучало это предложение на закрытых политических совещаниях.

Одной из главных проблем членов Временного правительства было тотальное неумение держать язык за зубами. Что думали, то и говорили. Всем подряд, когда угодно и где угодно. Нужно ли удивляться, что вскоре о возможном сепаратном мире с немцами в Петрограде не слыхал только самый последний сторож-пропойца? Тем более, что говорили об этом с каждым днем все чаще и громче. Апогеем стало 20 октября, за пять дней до большевистского переворота. На соединенном заседании комиссий Совета республики по обороне и иностранным делам последний военный министр Временного правительства Верховский взял слово и предложил: в связи с катастрофическим сокращением материальных средств немедленно поставить вопрос об уменьшении численности войск и о предложении немцам мирных переговоров.

Вы понимаете, что означает эта инициатива в условиях ведения боевых действий? Даже допустим на минуту, что у нас с вами нет разложения на фронте и ударных батальонов, которые поддерживают порядок из последних сил. Как нет и революционной агитации, дезертирства и братания с противником. Нет, разумеется, и никаких безобразий в тылу. Предположим, у нас на дворе относительно благополучный с этой точки зрения 1915 год. Представим, что все у нас происходит без эксцессов. Идет привычная позиционная война. Немцы в нас стреляют из своих окопов, особо не высовываясь. Мы отвечаем им тем же. По два раза в день. Чтобы каждый помнил: идет война. И тут вдруг вам говорят: нечего здесь прохлаждаться, яйца соловьиные высиживать. У нас сокращаются материальные средства. Больше ваше безделье финансировать никто не будет. На ваше вполне резонное замечание: «А что же будет в этом случае с фронтом?» – вы получите презрительно, через губу: «Без тебя разберемся за переговорным столом с немцами. Сам военный министр так милостиво повелеть изволил. Есть еще вопросы? Все, пшел вон отсюда!»

К чести господина Керенского, он очень быстро оценил перспективы. Даже не государственные, а свои собственные. Очевидно, осознал, что бить его за это, и очень больно, будут отдельные лица и целые группы весьма озлобленных сограждан, носящих офицерские погоны. И хорошо, если только бить. Выбитые зубы потом можно будет вставить, порванный пиджак – выкинуть. Но ведь вероятнее всего – просто пристрелят, пользуясь революционной вседозволенностью и отложенной на время, но отнюдь не забытой обидой за генерала Корнилова. Умирать Александру Федоровичу категорически не хотелось. Он еще планировал долгие годы руководить свободной Россией. Поэтому Верховский, предложивший сепаратные переговоры с немцами, был немедленно отстранен от должности.

Верховский А.И.

Министр Временного правительства, предложивший начать сепаратные переговоры с немцами

Беда даже не в том, что подобные каиновы мысли озвучивались в правительстве воюющей страны. В конце концов, от порождения Милюкова и Гучкова ждать иного было бы наивно. Генетика кабинета министров сработала в полном объеме. Зря товарищ Сталин эту науку недолюбливал. Беда заключалась в том, что в разболтанной революционной стихией армии это предложение встретило если не поддержку, то по меньшей мере понимание. И не у какого-то штабного писаря или сердобольной сестры милосердия, а у командующего корпусом на Северном фронте, например. Генерал Будберг запишет в своем дневнике: «С точки зрения верности слову предложение, конечно, коварное, ну, а с точки зрения эгоистических интересов России, быть может, единственно дающее надежду на спасительный исход: для масс мир – это козырный туз, и его хотят взять себе большевики и возьмут, как только станут у власти».

Остановимся тут на мгновение. Переведем дыхание. Если кто-то сразу не уловил суть, прочтите слова генерала еще раз. Их должен заучить наизусть каждый, рассуждающий про украденную победу. Любому из этой категории сограждан необходимо запечатлеть их у себя дома на потолке и, поднимая глаза к небу в поисках очередного вдохновения для осуждения большевиков, внимательно перечитывать. День за днем, вплоть до полного осмысления того, кто именно придумал украсть победу и подготовил к этому даже генералитет воюющей армии, а кто всего лишь использовал это предложение в своих целях.

Давайте будем наконец честны друг перед другом: украсть у нас победу, конечно, можно было. Но для этого ее нам нужно было сначала иметь. Хотя бы в среднесрочной перспективе. У России, которая трижды заслужила быть в ряду триумфаторов Первой мировой, ситуация была очень печальной. Помимо доблести всегда устойчивого офицерского состава иных козырей у нас уже не было. Императорская гвардия была выкошена в первые два года войны, солдаты устали кормить вшей в окопах. Проблемы множились в геометрической прогрессии.

Вот вы знаете, к примеру, что русская армия является абсолютным рекордсменом со знаком минус в той войне по шкале «стойкость»? На одного убитого солдата приходилось двое попавших в плен. И это не считая дезертиров, которых особенно много насчитывалось в интересующем нас 1917 году. Согласно данным виднейшего русского военного теоретика генерала Головина, наши потери в той войне составили 1,3 миллиона убитых и 2,4 миллиона пленных. И не надо сейчас вставать в пятую позицию и заявлять, что таким цифрам верить категорически нельзя, поскольку проклятые коммунисты специально увеличили потери в разы. Дело в том, что генерал Головин свою знаменитую книгу «Военные усилия России в Первой мировой» писал в эмиграции и меньше всего ориентировался при работе над этим фундаментальным трудом на выводы коммунистических историков. Он сам был участником тех событий и прекрасно понимал, о чем пишет.