— Полагаю, что убить ее было бы более по-христиански, чем похоронить там заживо.

Маркиз перекрестился. Абренунсио взглянул на него, такого жалкого и нелепого в своих парчовых траурных одеждах, и увидел в его потухших глазах светлячков сомнения.

— Заберите ее оттуда, — сказал медик.

— Я этого желаю с той минуты, как она скрылась в обители погребенных заживо, — сказал маркиз. — Но я не в силах противодействовать воле Божьей.

— А вы найдите в себе силы, — сказал Абренунсио. — Бог, возможно, зачтет вам это доброе дело.

В тот же вечер маркиз послал епископу прошение об аудиенции. Послание было им собственноручно составлено (крайне путано) и написано (весьма неразборчиво), а потом лично передано привратнику, чтобы быть уверенным в доставке депеши по назначению.

Епископ был в понедельник извещен о том, что Марию Анхелу готовят для экзорцизма. Он хорошо пообедал на террасе под желтыми колокольчиками и не обратил внимания на доставленное прошение. Ел он всех блюд понемногу, с тем чтобы растянуть удовольствие часа на три. Сидевший перед ним падре Каэтано Делауро читал ему книгу хорошо поставленным голосом и в несколько театральной манере. И то и другое вполне соответствовало тому чтиву, которое он выбирал по своему вкусу и разумению для такого часа.

Старый дворец был слишком велик для епископа, который довольствовался приемной залой, спальней и — до сезона дождей — открытой террасой, где он отдыхал в сьесту и принимал пищу. В другом крыле дворца находилась дворцовая библиотека, которую Каэтано Делауро основал, пополнял и содержал в порядке и которая в свое время считалась одной из лучших библиотек в Испанских Индиях. Остальные одиннадцать комнат дворца представляли собой заброшенные покои, где копился столетний хлам.

Каэтано Делауро был, кроме монахини, прислуживавшей за столом, единственным человеком, которому позволялось разделять обеденную трапезу с епископом. И не только из-за своего дара прекрасного чтеца. Он не занимал никакого поста и был всего лишь библиотекарем, но из-за близости к епископу все видели в нем первого викария и знали, что епископ не принимает без него никакого важного решения. Он имел свою персональную келью в доме по соседству с Дворцом, где находились помещения для служителей епархии и дюжины монахинь для домашних работ. Однако его настоящим домом была библиотека, где он трудился и читал по четырнадцать часов в сутки и где у него имелась постель на случай, если работа свалит с ног.

Тот исторический день начался с из ряда вон выходящего события: Делауро при чтении не раз сбивался, путал строчки и, более того, пропускал целые страницы, сам того не замечая.

Епископ при каждом его промахе бросал на него свой проницательный взгляд алхимика и наконец добродушно спросил:

— О чем ты мечтаешь?

Делауро вздрогнул.

— Наверное, жара сморила, — сказал он. — А что?

Епископ смотрел ему в глаза.

— Нет, не только жара, — сказал он и добавил тем же тоном: — О чем ты думаешь?

— О девочке, — ответил Делауро.

Не надо было ничего уточнять, ибо после визита маркиза для них существовала только одна девочка. Они много о ней говорили. Вместе читали хроники, посвященные одержимым, и мемуары святых экзорцистов. Делауро вздохнул:

— Она мне даже снится.

— Как она может тебе сниться, если ты ее не видел? — спросил епископ.

— Известно, что она — местная маленькая маркиза двенадцати лет, с длинными волосами, как шлейф королевы, — сказал он. — Большего и не надо.

Епископа никогда не тревожили ни видения небесные, ни рассказы о чудесах, ни самобичевание. Все его помыслы были связаны с этой грешной землей. Потому он лишь качнул головой и снова взялся за еду. Делауро принялся за чтение, стараясь не сбиваться. По окончании трапезы епископ с его помощью взгромоздился на кресло-качалку и, удобно там устроившись, промолвил:

— А теперь расскажи мне, как она тебе снится.

Все было совсем просто. Делауро снилось, что Мария Анхела сидит у окна, выходящего в заснеженное поле, и ест виноградинки, срывая одну за другой с виноградной грозди, которая лежит у нее на коленях. Каждая ягодка, отрываясь, заставляет звенеть всю гроздь. Казалось, будто девочка уже много лет сидит у этого распахнутого в вечность окна и старается докончить свое дело, но не спешит, потому что знает: с последней виноградинкой придет смерть.

— Самое странное, — завершил рассказ Делауро, — что окно, в которое она смотрит на поле, точь-в-точь как было в Саламанке, когда там однажды зимой целых три дня шел снег и все ягнята замерзли от холода.

Епископ проявил к сну интерес. Он слишком хорошо знал и любил Каэтано Делауро, чтобы не интересоваться тайными значениями его сновидений. Место, которое Делауро занимал в епархии и в душе епископа, он занимал по праву — благодаря своим многочисленным талантам и покладистому характеру. Епископ закрыл глаза, дабы минуты на три отдаться послеобеденной сьесте.

Делауро отобедал за тем же столом и собрался в капеллу — читать со всеми вместе вечерние молитвы. Но не успел он прожевать последний кусок, как епископ, сладко потянувшись в качалке, произнес слова, определившие его жизнь:

— Поручаю тебе разобраться во всем этом деле.

Он отдал приказ, не размежив век, и тут же громко всхрапнул. Делауро встал из-за стола и сел на свое обычное креслице под зеленым навесом с желтыми колокольчиками. Епископ открыл глаза.

— Ты мне не ответил, — сказал он.

— Я думал, вы сказали это во сне, — пробормотал Делауро.

— Теперь повторяю то же самое наяву, — сказал епископ. — Поручаю девочку твоим заботам.

— Такого поручения мне отродясь не приходилось выполнять, — сказал Делауро.

— Или ты отказываешься?

— Я ведь не экзорцист, отец мой, — возразил Делауро. — Чтобы быть таковым, надо иметь другой нрав и другое воспитание. Кроме того, мы с вами знаем, что Бог уготовил мне иной путь в жизни.

Это была правда. По протекции епископа Делауро был занесен в список трех кандидатов на пост хранителя сефардистского фонда в Ватиканской библиотеке. Однако сейчас они заговорили об этом впервые.

— Так оно и есть, — сказал епископ. — Выяснение всех обстоятельств, связанных с болезнью девочки, и будет первым твоим шагом на этой стезе.

Делауро был абсолютно уверен в своей неспособности общаться с женщинами. Ему они казались существами только к тому и склонными, чтобы воздвигать неодолимые препятствия перед человеком в бурном океане житейского бытия. От одной лишь мысли о приближении к подобному созданию, явись оно перед ним даже в образе невинной девочки, у него холодели руки.

— Нет, сеньор, — сказал он. — Я не смогу, нет умения.

— Сможешь, — возразил епископ. — Зато у тебя есть то, чего нет у других: вдохновение.