Аристарховна отца в постелях, обомлела: у того и вправду левая рука с левой же ногою плетьми лежат, слова отдельные помещик выговаривает, но ни сил, ни воли дать выволочку дочери, ослушавшейся отца. Глазами вращает, и слеза из одного, из правого, все течет и течет, не прерываясь.

Собралась с духом Полина, первым делом страх от себя отогнала.

– Батюшка, война отменяется, – решила она. – Увозим вас прочь, пускай пока усадьба пропадает. Прогонит наше войско Бонапарта, тогда и вернемся, пусть и на пепелище.

Отец вдруг крепко схватил ее за запястье здоровой рукой и головой замотал: «Ни… ни…»

– Не перечьте, батюшка, уж простите. Сам Бог, видать, распорядился не воевать вам нынче.

И уж кузнецу велит бежать на конюшню, передать приказ новой хозяйки: заложить лучшую коляску, а в нее – перину, подушку и одеяло.

– Сначала в Москву, до доктора.

– Ни… ни… – прямо весь багровеет, а то белеет помещик и указывает здоровой рукой. – Перо… перо… писать…

Решила Полина: пускай отец успокоится, попишет, коль сможет, а она пока всем успеет распорядиться. И только поднесла постельный столик с пером, листом бумаги и чернильницей – «да пускай и постелю чернилами зальет, Бог с ней!» – как слышит шум во дворе и крики. Вот он бунт!

Услыхав, что барина паралич свалил и защиты никакой не стало, струсила ближняя дворня и собралась в бега. Да и, сказать, сам помещик тому страху заранее пособил, поддерживая поистине мифические слухи о том, что хранцы – не только отъявленные нехристи, но и людей едят, а у иных песьи да волчьи головы на плечах. Сгущал краски больше смеху ради, а вот теперь аукнулось.

Разгневалась Полина Великая. Не долго думая сорвала со стены два пистолета, в каждую руку по одному. А надо сказать, у Верховского в любой комнате арсенал был не только на виду развешан, но и по укромным местам разложен. Одна пороховница в туалетном столе лежала. Живо зарядила Полина оружие, как отец показывал, и поспешила на двор.

А там уже самого Павла и его младшего брата Ваську – он возницей был при встрече с гусарами – уже как врагов поколотить готовы: они остановить панику взялись, да у народа в безумстве страха найдется сил целое войско смести.

– Ах вы, черти неблагодарные! – воскликнула Полина отнюдь не по-французски. – Батюшку предать! В бега пуститься! Вот я вам!

И первый выстрел в небо – бах! У иных уши заложило, иные и обделались. Сникла дворня контуженная.

– Сейчас же из деревни все поголовное ополчение батюшкино приведу! – пуще оружия пригрозила Полина Аристарховна. – Оно с вами со всеми по-свойски разберется, как с подлыми изменниками!

Барин только мужиков партизанщине учил, а дворню продолжал держать в нежностях, чтобы не слишком смелела. Надо ли говорить, что мужики дворню баринову терпеть не могли и военные маневры против нее, только дай приказ, провели бы на славу.

Совсем нишкнула дворня. Второго выстрела не потребовалось. Отдала Полина сразу дюжину распоряжений, чтобы занять утихомиренных слуг делом и толпу их рассеять, посмотрела – все уж сломя головы кинулись исполнять волю барышни, – и тотчас поспешила обратно в дом.

На одеяле несколько капель чернильных нашлось, зато записка была завершена:

«Дороги не вынесу, в том клянусь (тут клякса приличная, как печать клятвы). Отлежусь, так полегчает. Велю: спасайся. На все воля Божья.

Твой несчастный отец»

Лежит Аристарх Евагриевич, глаза прикрыл. То ли вид делает, то ли в самом деле еле не при смерти. Дочь внимательно присмотрелась к отцу. Поглядела еще раз на записку: каракули не слишком уж в разброде. И сказала решительно:

– Ладно же, батюшка, ваша воля. Но теперь и мое условие есть: или вместе уезжаем сейчас же, или вместе остаемся. Жить или умирать совместно, как Бог повелит.

Помещик широко раскрыл глаза.

– Я вас одного, пока сами на ноги не поднимитесь, здесь не оставлю, так и знайте, батюшка, – продолжала примерная дочь. – Сама же вас и обиходить буду. И компрессы поставлю, и кровь пущу, учена. Враг придет, приму врага достойно. Но войны покамест никакой. Пока Господь вас с одра болезни не поднимет, никакой партизанщины. А там видно будет. Сами горячо молитесь, батюшка, и я молиться стану. А меня более не гоните. Не выгоните ничем. Я ваша дочь, вы меня знаете.

Последние слова самыми убедительными пришлись. Опустил помещик веки, к перу не потянулся – вотще было брать перо. Только протянул здоровую руку к дочери. Полина схватила руку отцову, припала к ней губами – и только тут, пока отец не видит, пустила слезу.

А спустя два дня Полина самолично встретила и приняла неприятеля таким образом, что впору написать примерное руководство к тому, «Как сдать неприятелю крепость без боя и при том сохранить собственное достоинство вкупе с уважением в памяти потомков».

Меж тем коляска неторопливо тронулась в обратный путь, а за ней следом – и неприятельский эскадрон. Посмотрел бы со стороны непосвященный наблюдатель, так, верно, подумал бы, что выехала на утреннюю лесную прогулку некая особа едва ли не императорских кровей с отрядом почетного охранения.

И вот с той минуты, как открылась взору завоевателей усадьба Веледниково, несомненно началась новая глава сей истории…

Глава 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С восхвалением отважных сабинянок, дружеской попойкой

с неприятельским капитаном, одним невыполненным обещанием

и новой нежданной контузией

Никогда дотоле не видал я усадеб, подобной Веледникову. Своим необычным планом показалась она мне чем-то средним между патрицианской виллой времен императорского Рима и укрепленным острогом времен Петровских у дальних пределов Империи нашей Российской.

Дом и прочие строения выглядели новенькими, как говорится, с иголочки. Дом, любезный читатель, вообрази себе обычный, без лишней роскоши, помещика средней руки. Флигеля при нем тоже особого удивления не вызывающие. Иное дело службы: все они распространялись не на задворках, не в сторонке, а двумя ровными рядами фланкировали хозяйский