четырех дней приготовления к отбытию осажденных шли достаточно гладко. В город прислали запасы провизии, и, если не считать нескольких мелких инцидентов, отношения между европейцами и турками были дружеские. 5 августа Брагадин послал сообщение Мустафе: он предлагал официально передать ключи от Фамагусты. Мустафа ответил, что будет счастлив его принять. Надев официальную пурпурную мантию, Брагадин тем же вечером отправился в турецкий лагерь в сопровождении Бальони и нескольких старших офицеров, а также смешанного отряда итальянских, греческих и албанских солдат. Мустафа принял их весьма любезно, но затем его лицо внезапно помрачнело и манера изменилась. Со все возрастающей яростью он принялся швырять в лицо стоявшим перед ним христианам необоснованные обвинения: они убили турецких пленников; они скрыли боеприпасы, вместо того чтобы передать их туркам по условиям сдачи. Внезапно он выхватил кинжал и отрезал Брагадину правое ухо, а затем приказал своему помощнику отрезать ему второе ухо и нос. Обернувшись к своей охране, он велел им казнить всех пришедших. Асторре Бальони и командующему артиллерией Луиджи Мартиненго отрубили головы. Кое-кому удалось бежать, но большинство было перебито вместе с другими христианами, которые по случайности оказались в пределах досягаемости. Головы убитых свалили грудой перед шатром Мустафы; говорят, что их было 350.

Когда начались убийства, их было трудно остановить. Мустафа, к которому наконец вернулось самообладание, лично запретил своим обезумевшим солдатам входить в Фамагусту под страхом смерти, однако многие ослушались его приказа и неистовствовали в городе, убивая любого встречного, сжигая и грабя дома в исступленной жажде крови. Другие отправились в порт, где нашли себе множество жертв среди христиан, готовившихся отплыть на запад.

Но самая страшная участь была уготована Маркантонио Брагадину. Его держали в плену почти две недели; за это время его раны загноились, и он тяжело болел. Сначала его протащили вдоль стен, нагрузив мешками с землей и камнями; затем привязали к стулу, прикрепили стул к нок-рее турецкого корабля и позволили морякам глумиться над пленным. В конце концов его привели на место казни на главной площади, обнаженным привязали к столбу и в буквальном смысле содрали с него кожу живьем. Говорят, что даже эту пытку он переносил молча в течение получаса, пока палач не дошел до пояса; тут он наконец испустил дух. После этой жестокой казни ему отрубили голову, тело четвертовали, а кожу, набитую соломой и хлопком, посадили на корову и провезли по улицам города.

22 сентября Мустафа отправился домой, везя с собой в качестве трофеев головы главных своих жертв и кожу Маркантонио Брагадина; все это он с гордостью подарил султану. Судьба голов неизвестна, но девять лет спустя некий Джироламо Полидоро, один из немногих переживших осаду, сумел украсть кожу из Арсенала в Константинополе и вернуть ее сыновьям Брагадина, которые передали ее церкви Сан-Грегорио. 18 мая 1596 г. ее перенесли в Санти-Джованни-э-Паоло и поместили в нишу позади урны, которая образует часть мемориала этому герою. Там она остается и сегодня[301].

37

Лепанто

(1570 –1571)

Нет при дворе человека, который не видел бы в этом руку Господа, и всем нам это кажется сном, ибо никогда прежде не бывало подобной битвы и победы на море.

Письмо Хуана Луиса де Альсамора к Хуану Австрийскому 11 ноября 1571 г.

Провал операции 1570 г. стал унизительным ударом для папства и Венеции, однако уже начались переговоры о более крепком и эффективном союзе. Главным инициатором этих переговоров стал папа римский. Пий V долго и упорно размышлял о турецкой угрозе и понял, что основным препятствием к взаимопониманию между Венецией и Испанией было то, что Венеция рассматривала проблему с точки зрения своих колоний в Леванте, в то время как Испанию гораздо больше беспокоила опасность, которую представляли мавританские вассалы султана для ее владений в Северной Африке. Следовательно, главной целью христианских стран должно стать возвращение контроля над Центральным Средиземноморьем, отсечение африканских территорий султана от его владений в Европе и Азии и разделение его империи на две части. Согласно этим соображениям, в июле 1570 г. папа созвал встречу, чтобы составить проект хартии новой христианской лиги; на протяжении следующих нескольких месяцев, применяя терпеливые уговоры и воспользовавшись активной помощью Венеции, он сумел убедить короля Филиппа II. Это была тяжелая борьба. Через восемь месяцев, когда уже казалось, что последние препятствия вот-вот будут преодолены, испанцы передумали и пригрозили отказом от всех достигнутых договоренностей. Лишь после того, как терпение Венеции лопнуло и она отправила посла в Константинополь с поручением заключить сепаратный мир, испанцы снова передумали и позволили уладить оставшиеся вопросы.

Итоговый договор был официально обнародован 25 мая 1571 г. в соборе Святого Петра. Предполагалось, что союз будет вечным, как наступательным, так и оборонительным, и направленным не только против османских турок, но и против их мавританских вассалов и единоверцев на побережье Северной Африки. Подписавшие договор участники – Испания, Венеция и папский престол (договор был открыт для подписания императором и королями Франции и Польши, если они того пожелают) – должны были совместно предоставить 200 галер, 100 транспортных судов, 50 000 пеших солдат и 4500 кавалеристов, со всей необходимой артиллерией и боеприпасами. Это войско должно было собираться ежегодно не позднее апреля и отправляться на летнюю кампанию, когда это будет сочтено необходимым. Каждую осень в Риме должны проходить совещания, определяющие деятельность лиги на следующий год. В случае нападения на Испанию или Венецию вторая страна должна прийти к ней на помощь, а обе они обязуются всей мощью защищать папские территории. Все бои будут идти под знаменем лиги, а важные решения принимаются большинством голосов трех командующих – Себастьяно Веньера от Венеции, Маркантонио Колонны от папства и главнокомандующего объединенным флотом, сводного брата короля Дона Хуана Австрийского.

Дон Хуан был незаконнорожденным сыном Карла V от немки Барбары Бломберг. В свои двадцать шесть лет он был чрезвычайно хорош собой, обладал прирожденными способностями лидера и в прошлом году уже отличился тем, что подавил восстание мавров в Испании. Венецианцы выразили восторг по поводу этого назначения – и вполне резонно, так как первым выбором короля, который он, к счастью, позже пересмотрел, был Джованни Андреа Дориа. Они выразили бы гораздо меньше удовольствия, если бы знали, что Филипп II велел молодому принцу ни в коем случае не вступать в битву без прямого согласия Дориа, так как подозревал, что храбрость сына может перевесить его здравомыслие.