«Однако месяца через два-три, — пишет Поклад, — из Варшавы пришла именно такая телеграмма. Ситуация в Польше оценивалась в целом как напряженная. Эта депеша вызвала сильное раздражение на Старой площади, причем на высоком уровне… Сыр-бор разгорелся главным образом из-за того, что посол не имел права давать такую серьезную телеграмму, пробыв всего ничего в стране…»

Аристов спокойно объяснил:

— Но ведь эту телеграмму писал не я один, над ней работал коллектив посольства, который знает обстановку в Польше…

В конце эпохи Громыко страна оказалась в глухой обороне по всем направлениям — из-за Афганистана и проблемы с правами человека. Его внешняя политика ничем не могла помочь стране, дипломатия превратилась в перебранку — как при Молотове и Вышинском. Неважный итог работы министра иностранных дел. Может быть, кому-то и нравилась атмосфера вражды, но это уже, как говорится, не от большого ума.

Самая жесткая беседа в жизни Громыко состоялась после того, как рано утром 1 сентября 1983 года советский самолет-перехватчик Су-15 двумя ракетами сбил южнокорейский гражданский самолет «Боинг-747» и все 269 пассажиров погибли. Мир был потрясен. Сначала политбюро вообще отрицало, что самолет был сбит. Потом сообщили, что по самолету стреляли, но не попали. И только через несколько дней в официальном заявлении советского правительства выражалось сожаление «по поводу гибели ни в чем не повинных людей».

Ужас трагедии, помноженный на трусливое вранье советского руководства, породил волну антисоветских настроений. Соединенные Штаты пытались помешать постройке газопровода, который доставлял сибирский газ на западноевропейский рынок. Поэтому частично готовность Москвы вернуться к разрядке носила экономический характер: нужно было обеспечить нормальные экономические отношения с Западом.

Возобновились переговоры в Женеве о ракетах. Трехлетний мертвый период в советско-американских отношениях закончился в декабре 1984 года, незадолго до прихода к власти Горбачева, когда министр Громыко и госсекретарь Шульц провели переговоры в Женеве. И в декабре же Михаил Сергеевич приехал в Лондон, где очаровал Маргарет Тэтчер.

8 сентября Громыко и американский госсекретарь Джордж Шульц сели за стол переговоров. Шульц сразу сказал, что у него есть поручение президента сделать заявление по поводу сбитого самолета. Громыко сухо ответил:

— У меня есть свои предложения по повестке дня. Мало ли что вам приказал сделать ваш президент. А я хочу обсуждать вопросы, от которых действительно зависят судьбы планеты: ситуация в мире, отношения между СССР и США. В свое время я отвечу на любые ваши вопросы. И дам еще свою характеристику тому, что произошло. Но с этого начинать я не буду.

Шульц твердил, что у него есть поручение начать именно с этого. Надо заметить, что Громыко практически невозможно было вывести из себя. Даже в самые напряженные минуты выражение его лица не менялось. Но тут он покраснел и стукнул кулаком по столу:

— Ну, если так, тогда вообще разговора не будет. Так я и доложу, когда приеду в Москву, что американцы наотрез отказываются вести с нами дело, не хотят говорить о действительно животрепещущих, важнейших проблемах в мире. — Он еще раз стукнул кулаком и встал. — В таком случае не надо продолжать беседу.

Джордж Шульц тоже стукнул кулаком и тоже вскочил. Они стояли друг против друга, и было такое ощущение, что они сейчас подерутся. Остальные члены делегации не знали, что делать: вставать или не вставать. Громыко и Шульц все-таки совладали со своими чувствами, сели и продолжили беседу. Но нормальный диалог был разрушен.

Отношения с Америкой безнадежно портились. Громыко ничего не мог поделать. Сам это понимал в последние годы, нервничал. Чувствовалось, что он устал и выдохся. Американцы называли министра Мрачный Гром.

Рональд Рейган готовился к новым выборам в 1984 году, когда его соперник-демократ Уолтер Мондейл обвинил его в нежелании урегулировать разногласия с Москвой: Рейган — единственный послевоенный президент, который ни разу не встретился с руководителем Советского Союза. Нэнси Рейган и ее астролог согласились с тем, что время подходящее для оттепели. Джордж Шульц тоже настаивал на том, что пора приступить к серьезному разговору с русскими. Громыко пригласили в Белый дом поговорить о возобновлении переговоров по военным делам.

Помощники попросили Рейгана обсудить с Громыко один важный вопрос, когда они перед обедом ненадолго останутся в Овальном кабинете вдвоем. Дипломаты с удовлетворением отметили, что джентльмены что-то коротко обсудили, причем оба согласно кивнули. После обеда сотрудники Государственного департамента спросили советских дипломатов, каким же будет их ответ на заданный вопрос. Но гости даже не понимали, о чем их спрашивают.

Тогда заместитель Государственного секретаря Марк Палмер поинтересовался у охранника, который через потайное окошко наблюдал за происходящим в Овальном кабинете, что же там происходило. Выяснилось, что Рейган, которому было семьдесят три, спросил Громыко, которому было семьдесят пять, не желает ли министр воспользоваться перед обедом президентским туалетом. Громыко с удовольствием принял предложение. Он зашел первым, его примеру последовал Рейган. Они вымыли руки и в неплохом настроении отправились обедать. Продвинуть разоружение не удалось, но, по крайней мере, некоторое взаимопонимание было достигнуто.

К джентльменам присоединилась Нэнси Рейган, понимая, как важны эти переговоры. Когда все стояли с бокалами, Громыко попросил Нэнси:

— Скажите вечером своему мужу на ухо одно слово: мир.

Нэнси кивнула:

— Хорошо, я так и сделаю, а сейчас я говорю вам на ухо: мир.

В определенной степени Громыко был машиной. Он подчинялся раз и навсегда заведенному порядку. И в его расписании находилось место для всего, что он хотел сделать. К приезду министра, рассказывал посол Ростислав Александрович Сергеев, работавший в его аппарате, помощники подбирали и клали на стол самые важные телеграммы и сообщения, поступившие за ночь из посольств и других ведомств, а также из ТАСС, где специальная группа готовила для руководства страны обзоры иностранной прессы.

Группа советников при министре существовала с 1959 года. Они приходили в МИД к восьми утра. В девять они уже докладывали Громыко о важнейших событиях в мире.

Для подготовки документа министр собирал у себя нескольких дипломатов, и они обсуждали существо проблемы. Затем отдел или управление трудились над проектом документа, через день-другой следовало представить первый набросок. Кто-то из сотрудников читал его вслух, а министр, вооружившись синим карандашом, следил по тексту, что-то правил или говорил, как следует изменить. Самые секретные документы он диктовал либо своему советнику, либо кому-то из ведущих дипломатов. Если он соглашался с документом, то ставил карандашом свои инициалы «А. Г.». Если не соглашался, то просто перекладывал в папку просмотренных документов. Бумага возвращалась назад. Почерк у него был ужасный, но секретари, помощники и машинистки научились разбирать его пометки.