Боже правый, сказал Фергусон. А рисовать ты умеешь, а?

Леммон против Лайма, произнес Говард, не обращая внимания на комплимент. Довольно потешно, что скажешь?

Не просто довольно потешно. Очень смешно.

У нас тут в этом что-то может быть.

Не сомневаюсь, сказал Фергусон, постукивая пальцем по руке Говарда, и добавил: Вильям Ручка, – а затем ткнул пальцем в рисунок и сказал: против Патти Страницы[74].

Ах, ну конечно же! Этому ж конца-краю не видать, точно?

Этим они продолжали заниматься следующие несколько часов – пока разбирали пожитки и устраивались, весь обед в столовой, весь остаток дня, пока бродили вместе по студгородку, и до самого ужина, и к тому времени придумали уже сорок или пятьдесят таких пар. С начала до конца ни на миг не прекращали они смеяться и временами хохотали так, а периодически – и так подолгу, что Фергусон спросил себя, смеялся ли он когда-либо так сильно с самого своего появления на свет. Смех до слез. Смех до удушья. И до чего это прекрасное занятие, чтобы преодолеть страхи и мандраж юного путешественника, который только что уехал из дому и оказался на переходе через границу между писаным прошлым и неписаным будущим.

Вспомним части тела, сказал Говард, и мгновение-другое спустя Фергусон ответил: Ноги Даймонд против Ученой Руки. Чуть погодя Говард выпалил в ответ: Эдит Голова против Майкла Ступни[75].

Вспомним о жидких телах, сказал Фергусон, аш-два-о в любом из своих разнообразных состояний, и Говард ответил: Джон Брод против Ларри Речки, Клод Дожди против Мутных Вод. Несколько мгновений сосредоточенных раздумий – и Фергусон ответил на это двумя своими: Беннетт Прибой против Тутса Берега, Вероника Озеро против Дика Нырка[76].

А вымышленные персонажи считаются? – спросил Говард.

Почему ж нет? Если только мы знаем, кто это такие, они так же реальны, как реальные люди. Да и вообще когда это Гарри Лайм перестал быть вымышленным персонажем?

Ой, про старину Гарри я и забыл. В таком случае позволь представить тебе Ч. П. Снега против Урии Сугроба[77].

Или еще двух английских джентльменов: Кристофер Крапивник против Кристофера Малиновки[78].

Потрясно. А теперь – короли и королевы, сказал Говард, и после долгой паузы Фергусон ответил: Вильгельм Апельсинный против Роберта Очистка[79]. Почти сразу же Говард парировал Владом-Колосажетелем против Карла Толстого.

Теперь американцы, сказал Фергусон, и за следующие полтора часа они произвели на свет:

Хлопок Мэзер[80] против Босса Твида.

Натан Сильный против Оливера Крепкого[81].

Стан Лавр против Джуди Гирлянды[82].

В. К. Поля против Одри Луга[83].

Лоретта Юная против Виктора Зрелого[84].

Воллес Пивной[85] против Рекса Стаута.

Гал Таракан[86] против Жучка Морана.

Чарльз Борода против Сонни Клочка[87].

Майлс Стоящий[88] против Сидящего Быка.

Так оно и шло, и они шли вместе с ним, но когда наконец вернулись к себе в комнату после ужина и уселись составлять список таких пар, оказалось, что половину придуманного уже вымыло у них из голов.

Надо будет тщательней записывать, сказал Говард. Уж что-что, а мы поняли: мозговые штурмы разражаются от очень горючих материалов, и если мы не станем везде и всегда ходить с ручками или карандашами, то неизбежно будем забывать бо́льшую часть того, что придумаем.

На всякую забытую штуку, сказал Фергусон, мы всегда сможем изобрести новую. Подумай, к примеру, о ракообразных, закинь невод ненадолго – и вдруг тебе попадутся Бастер Крабб против Джин Креветон[89].

Мило.

Или звуки. Сладкий писк в лесу, громкий рев в джунглях – и вот тебе Лайонел Трелинг против Сола Рёва[90].

Или борцы с преступностью – и секретарши да подружки, к чьим именам добавлены адреса.

Тут не понял.

Прикинь: Перри Мейсон против Супермана, а в итоге у тебя получится Делла Улица против Лоис Проезд[91].

Здорово. Ужасно здорово. А потом прогуляешься по берегу – и оглянуться не успеешь, а уже смотришь на Жорж Песок… против Лорны Дюны[92].

Весело будет это рисовать. Песочные часы играют в теннис с печенюшкой.

Да, но как насчет Вероники Озеро против Дика Нырка? Подумай, какие перспективы открываются.

Восхитительно. До того сексуально, что чуть ли не непристойно.

Нэгл был его научным консультантом. Нэгл преподавал у него «Классическую литературу в переводе» – курс, сделавший для развития Фергусонова ума больше любого другого курса, на который он записался. И почти наверняка был тем из преподавателей, кто упорнее всех отстаивал стипендию для него, и хотя Нэгл нипочем бы не обмолвился о том, что сделал, Фергусон чуял, что у Нэгла на него какие-то виды и он особо интересуется его успехами, а для внутреннего равновесия Фергусона в переходный период и пору возможного разброда и шатаний это было очень важно, ибо надежды Нэгла и составляли разницу между ощущением отчуждения и чувством, что, быть может, здесь ему самое место, и когда он сдал свою первую семестровую работу, пять страниц о сцене встречи Одиссея и Телемаха из шестнадцатой книги «Одиссеи», Нэгл вернул с загадочной припиской, накорябанной внизу последней страницы: Неплохо, Фергусон, – так держать, которую Фергусон расценил как способ преподавателя лаконично сообщить ему, что он хорошо поработал – не совсем, быть может, превосходно, но все равно неплохо.