такое бывало? Куда подевалась ихняя бабская гордость? Как же можно соперницам жить мирно? Срам! А они живут, и ничего, как-то ладят промежду собой, не грызутся. Уму моему такое непостижимо!

— А где живет Матюшин? — спросил я.

— Тут, у нас, — ответила тетушка грустно. — В зятьях. И туда, на тот двор, ходит. Там у него жена и три дочки.

— Ну, а как Юрий? — спросил я, не зная, о чем бы еще спросить опечаленную тетушку. — Он — парнишка уже смышленый.

— А что Юра? Все понимает, только на свой лад, — ответила тетушка Анастасия. — Без памяти рад, что теперь у него есть батько. Дружит со своими сводными сестрами. Дети живут, как родные, девочки бывают у нас, Таисия угощает их обедом, а Юра ходит к ним, и Зинаида относится к нему ласково, как к своему. Вот что меня удивляет… А завтра все четверо, и все Матюшины, пойдут в школу. — Анастасия тяжело вздохнула, мигая мокрыми глазами. — А как Юрик обожает своего батька! Так и льнет к нему, так и льнет. Души в нем не чает. Папочкой называет, обнимает его, ласкается. Да и Семен любит Юрика. Прямо-таки неразлучные. Юрик ходит к нему в бухгалтерию. Семен называет его сынулей, своим наследником. Парнишки у него не было, а Таисия родила сына, вот Семен и радуется. Да и Юрик все с батьком да с батьком. Оно и понятно: мужчины! Мальчугану при батьке завсегда живется лучше, нежели при матери. Юрик и разговаривает с батьком не так, как с матерью или со мной, и слушается его во всем, не то что бабушку или мать. Завтра Юрик идет в первый класс. А кто купил ему ученическую форму с картузом? Кто привез аж из Ставрополя портфель с наплечными ремнями, тетради, разноцветные карандаши? Он, батько. Юрик аж танцевал от радости. — Опять тяжело вздохнула, вытерла ладонью слезы. — Батько имеется — хорошо. Но как же можно, чтобы две семьи жили в дружбе? Ить все село негодует. Это же не жизня, а насмешка над жизнью. — Она наклонилась к окошку, приподняла занавеску. — Вот и сам Юрий Семенович идет. Не удержался, нарядился в школьную форму. Бедняга, никак не дождется завтрашнего дня. Переживает, волнуется парень. А следом за ним и мать поспешает. Знать, были они там, на том дворе. Тут близко, через две улочки. И так часто: две бабы-соперницы встречаются в одной хате. Не укладывается такое в моей голове. — Анастасия наклонилась ко мне и таинственным шепотом сказала: — Миша, я ничего тебе про Таюшку не говорила, а ты от меня ничего не слыхал. Ладно?

Я кивнул. В это время вошла Таисия с сыном. Она не ждала увидеть меня в хате, кинулась ко мне, обнимая и говоря:

— Миша! Откуда? Какими судьбами? Ах, как давно я тебя жду! — Она подвела ко мне Юрия и, веселая, счастливая, спросила: — Ну, Миша, погляди на героя. Узнаешь?

— Узнать-то трудно, — сказал я. — Вырос-то как, космонавт.

— Теперь я уже не космонавт, — серьезно, как взрослый, сказал Юрий. — И называть меня космонавтом не надо.

Передо мной стоял высокий для своих семи лет и очень тоненький паренек. Новенькая рубашка на нем, со стоячим воротником, застегнутая на все пуговицы, была затянута ремнем, с мелкими, хорошо оправленными сзади складками. Он держал картуз в руках и смотрел на меня не по возрасту строго, потом рукой погладил чубчик, остриженный коротко, специально для школы.

— Юра, так почему же тебя нельзя называть космонавтом? — спросил я. — Ведь раньше называли.

— То раньше, — тем же по-детски серьезным тоном ответил Юрий. — Теперь я уже не маленький. И папа мне сказал, что сперва надо стать космонавтом, а потом им называться. А папа всегда говорит правду.

— Так всякий раз, — сказала Таисия, не в силах сдержать радостную улыбку. — Чуть что — отец говорил. Отец для Юрия главный авторитет. Что он скажет, то и закон, Еще за год до школы отец сказал, чтобы Юрий научился читать, писать и считать до ста, и он научился.

— Для меня это нетрудно, — с гордостью сказал Юрий. — Мама, ну я пойду к Алеше. Папа велел показать ему мой школьный костюм и посмотреть, какой у него.

— Ну, если отец велел, то иди, иди, — с той же радостной, счастливой улыбкой сказала Таисия. — Завтра вместе с Алешей пойдешь в школу.

Юрий надел картуз и выбежал из хаты, хлопнув дверью. Анастасия взяла ведра и отправилась за водой, и мы с Таисией остались одни. Прошли в ту ее комнату, где я когда-то в бессоннице провел ночь, силясь понять странное и удивительное счастье моей сестры. Мы уселись на том же диване, на котором тогда сидели, и некоторое время молчали. Не знали, как и с чего начать разговор, но понимали, что начать его все одно придется. Я рассказал о цели своего приезда, о том, что ночевал у дяди Анисима, что был у Кати, видел ее детишек. Я заметил, что в комнате, в которой я не был больше трех лет, многое изменилось. На столике в вазах стояли цветы — осенние дубочки, на окнах теснилось еще больше горшков и горшочков с комнатными цветами, от них на стекло ложилась густая зелень. На месте узенькой койки стояла широкая двуспальная кровать, убранная цветным покрывалом, с кружевными накидками на больших пуховых подушках. И я невольно подумал: так же, как и в ее комнате, многое изменилось и в личной жизни сидящей рядом со мной молодой женщины, которая и тогда и теперь голову держала высоко поднятой, словно бы от тяжести ее толстой косы, туго закрученной на затылке. Перемену в комнате моей сестренки дополняла фотография в рамке, под стеклом, которая висела над кроватью: на меня смотрел, широко улыбаясь, белозубый, с шелковистыми усиками, чубатый красивый мужчина, похожий на спортсмена, и я не сомневался, что это был Семен Матюшин. И все же я спросил, показав глазами на фотографию:

— Он? Семен Матюшин?

— Зачем спрашиваешь? — ответила Таисия, склонив голову и не глядя на меня. — Кто же еще? Миша, мать тебе, наверное, все уже рассказала?

— Кое-что рассказывала.