его исходили все наиболее преступные приказы, в совокупности своей составившие целый кодекс военных преступлений.

Издавая такие приказы, германский генштаб требовал от командующих армиями «проявления широкой инициативы». И те, конечно, проявляли ее. На Нюрнбергском процессе много раз говорилось о приказе генерала Рейхенау. Этот приказ был признан «образцовым» и направлен в качестве примера в другие армии.

В Нюрнберге фельдмаршал Манштейн постарался отмежеваться от него:

— Нет, нет я отклонил этот приказ.

Читатель, видимо, полагает, что, пользуясь материалами процесса, я уличу сейчас этого прусского фельдмаршала в том, что он распространял действие приказа Рейхенау на свою армию. Ничуть не бывало. В данном случае «старый солдат» не лгал.

Получив «образцовый» приказ Рейхенау, он был искренне оскорблен. Манштейн сам издавал приказы почище этого. Только в Нюрнберге ему хотелось создать несколько иное впечатление о своем отношении к требованиям Рейхенау, представить дело так, будто бы они не согласуются с его представлениями о воинских традициях. Но обвинитель прерывает излияния Манштейна. Рядом с приказом Рейхенау он кладет другой приказ и осведомляется:

— Не был ли этот документ издан вашим же штабом и подписан двадцатого ноября тысяча девятьсот сорок первого года?

— Мне надо его детально прочесть. Я не помню об этом приказе, — волнуясь ответствует Манштейн.

И человек, который так много распинался о своих «рыцарских традициях», о неприятии прусскими генералами нацистской идеологии, об их полном невмешательстве в политику, вдруг читает в своем собственном приказе:

«С 22 июня германский народ находится в состоянии смертельной борьбы против большевистской системы».

А дальше «аполитичный» Манштейн подчеркивает, что в этой борьбе нет и не может быть никаких ссылок на международное право. «Эта борьба ведется не только против советских вооруженных сил в традиционной форме, установленной законами и обычаями войны». И под конец фельдмаршал провозглашает лозунг: «Еврейско-большевистская система должна быть уничтожена раз и навсегда».

Припертый фактами, Манштейн пытается еще увернуться. Он не спорит о том, что подпись под приказом его, но просит поверить, что не помнит, каким образом появился такой приказ.

— И это не удивительно, господа судьи… Прошли годы, и я за это время подписал сотни, а может быть, даже тысячи приказов. Я не могу помнить каждую деталь.

Какие страшные слова, какой цинизм! «Я не могу помнить каждую деталь…» А из-за таких «деталей» погибли миллионы людей.

Манштейна сменяет еще один германский фельдмаршал — Альберт Кессельринг. Он глубоко возмущен, что обвинители не очень расположены принимать на веру его показания. Силясь выразить свое возмущение по этому поводу, Кессельринг выпаливает:

— Вы должны мне в конце концов верить, как старому солдату.

Но сэр Дэвид Максуэлл Файф, к которому были обращены эти слова, никак не хотел поддаваться эмоциям.

— Вы помните, фельдмаршал, приказы о партизанах в Италии, изданные в то время, когда вы были там командующим?

— Конечно.

Далее Файф спрашивает, знаком ли Кессельринг с приказом Кейтеля от 16 декабря 1942 года, предписывавшим массовые расправы с итальянскими патриотами, участниками движения Сопротивления? Кессельринг вынужден признать, что и этот приказ знаком ему. Но ведь это приказ Кейтеля. Все германские генералы виноваты, конечно, в том, что передавали такие приказы для исполнения своим подчиненным. Но сами они ничего подобного не предписывали, собственные их руки чище снега альпийских вершин.

Файфу хорошо известны эти ставшие уже стандартными методы защиты, и он спешит сообщить фельдмаршалу Кессельрингу, что Кейтель будет нести ответственность за свой приказ, а Кессельринг за… свой. Обвинитель напоминает, что 17 июня 1944 года сам Альберт Кессельринг издал приказ, в котором черным по белому записал:

«Борьба против партизан должна проводиться всеми доступными нам средствами и с крайней жестокостью. Я буду защищать любого командира, который перейдет границы, применяя жестокие методы в отношении партизан. В этом отношении оправдывает себя старый принцип: лучше ошибиться в выборе методов, выполняя приказ, чем уклониться от его выполнения или не суметь выполнить его».

Так действовал фельдмаршал Кессельринг, один из руководителей вермахта.

Я мог бы привести еще много других документов, раскрывающих преступный характер гитлеровского генштаба. Мог бы сослаться на показания фельдмаршала Мильха, рассказавшего, как именно военные инстанции, германский генштаб совместно с гестапо организовали изуверские опыты над военнопленными и узниками концлагерей. Мог бы воспроизвести и показания генерала Шрейбера, раскрывшего подготовку гитлеровским генеральным штабом химической войны.

Но и без того, мне кажется, читателю ясна зловещая картина преступлений германского генштаба.

Генштаб раскалывается на отдельные кубики

Как уже говорилось в самом начале этой главы, решение Международного трибунала, объявляющее генштаб преступной организацией, означало бы практически, что свыше сотни гитлеровских фельдмаршалов и генералов, среди которых оказалось 78 командующих армейскими группами и армиями, 15 адмиралов и 11 командующих воздушными флотами, могли быть наказаны за один лишь факт принадлежности к генеральному штабу.

Доктор Латерзнер, конечно, понимал, что оспаривать преступления германского генштаба, по существу, можно, но безнадежно. Значит, надо искать какие-то другие пути. И адвокат, видимо, не без советов со стороны, выдвигает перед судом следующий главный аргумент:

— Если даже инкриминированные генеральному штабу обвинения признать установленными, то и тогда следует иметь в виду, что преступления были совершены его представителями как отдельными личностями, но не как членами преступного сообщества, каким в Нюрнберге хотят представить генштаб.

Латерзнер убеждает трибунал в том, что генштаб Германии — это просто механическая совокупность людей, которые в разное время занимали в нем различные должности, и потому, мол, нельзя признать такую организацию стойким объединением. Однако и этот довод оказался не более убедительным, чем все другие доводы защиты.

Нюрнбергский процесс сделал совершенно очевидным, что именно как организация генштаб выступил в поддержку Гитлера, когда тот шел к власти. Именно как организация он действовал, готовя агрессивные планы и реализуя их. Именно как организация издавал директивы о беспощадных мерах против целых народов. Именно как организация заключал преступные соглашения с СС и гестапо.

Да и сами высокопоставленные гитлеровские генералы считали себя принадлежащими к генштабу, как сплоченной организации. В этом смысле любопытно, что, даже выступая в Нюрнберге в качестве свидетелей, они по привычке говорили не от собственного лица, а все время подчеркивая свою общность и сплоченность именно как касты. Отвечая на вопросы обвинителей, каждый из них выступал как бы от лица всего генералитета:

— Гитлер достиг таких результатов, которых мы очень желали, — показывал Бломберг.

— Национал-социалистские идеи были идеями, заимствованными из старых прусских времен и… были нам давно известны и без национал-социалистов, — утверждал Рундштедт.

Обвинитель Тэйлор образно раскрыл, что означает на практике стремление выдать генштаб за некую арифметическую общность людей. Будучи призванным к ответственности