Трондам все это очень не нравилось. Они подумывали о бунте. Начались тайные встречи.

А Харальд Серая Шкура, испытывая великую радость, вернулся домой. Пир, который он устроил, продолжался несколько дней. Среди знатных одна королева Гуннхильд оставалась задумчивой.

Им не удалось совершить то, к чему они больше всего стремились. Ярл Хокон все еще оставался в живых.

Гуннхильд получила известия о нем лишь спустя несколько месяцев, наряду с другими новостями, которые доставили странники и моряки. Как и в прошлый раз, Хокон заглянул в Данию, откуда отправился грабить Эстланд. Осенью он возвратился в Данию. Харальд Синезубый в это время пребывал в Роскильде, в Зеланде. Хокон вступил в его дом с дорогими подарками — золотом, янтарем, мехами, пленниками — и льстивыми словами.

— Добро пожаловать, — сказал король. — Я отношусь к тебе лучше, чем к сыновьям Гуннхильд.

— Или чем они относятся к тебе, господин, — ответил Хокон с легкой улыбкой.

Щеки Харальда покрылись красными пятнами. Он был теперь уже совсем седой, с большим пузом, зубов во рту поубавилось, хотя большой клык все так же нависал над губой.

— Мы не будем сегодня говорить об этом, — отрезал он. Но тут же успокоился и продолжал: — Мы будем пировать. Ты и твои люди останутся у меня на столько времени, сколько ты пожелаешь. Все говорят, что ты человек большой мудрости и проницательности, а также отважный воин. У меня есть еще один гость. Вы оба пока что не встречались, но у каждого из вас найдется много чего порассказать.

Тот, о ком говорил король, оказался крупным мужчиной в возрасте, приблизительно тридцати зим, с правильными чертами лица, будто отлитого из бронзы, с темно-русыми волосами и бородой. Он носил прекрасные одежды с непринужденностью, говорящей о том, что он давно привык к ней. Его улыбка очаровывала. Он был племянником короля, и его тоже звали Харальд.

Из всех детей короля Горма Старого до зрелого возраста дожили двое сыновей, Кнут и Харальд. Кнут, старший, был хорош собою, бодр, всеми любим. Отец выбрал его своим наследником, а народ называл его Кнут Драгоценность Данов. Но в одном из набегов на Ирландию, который они совершали вместе с братом, он был убит стрелой. Многие считали, что Горм умер от печали, услышав об этом. Таким образом угрюмый Харальд Синезубый стал королем Дании. Он возвел высокие курганы в память отца и матери и поставил на них большие камни с высеченными рунами; после принятия крещения он построил много церквей, но так и не завоевал народную любовь.

Кнут оставил сына Харальда, который вырос и стал могущественным викингом. Он захватывал так много добычи и так удачно торговал ею, что его прозвали Харальд Золотой.

Теперь он решил перейти к спокойной жизни. Дядя, узнав об этом, не высказал большой радости. Сильный и высокопоставленный человек, в жилах которого течет королевская кровь, мог бы доставить ему немало неприятностей. Однако, увидев встречу Харальда Золотого и Хокона, он отбросил свои опасения. Острый ум ярла не только восхитил морского странника, но и заставил его задуматься.

Через некоторое время король со всей своей свитой и гостями переехал в Рандерс, город в Ютланде, где намеревался провести зиму. Город лежал в конце узкого, с низкими берегами, фьорда, который выходил в Каттегат и, таким образом, во внешний мир. Хокону был предоставлен дом со слугами поблизости от королевского. Его дружба с Харальдом Золотым крепла, и в то же время он — открытый язычник в землях, ставших теперь христианскими, — сохранял наилучшие отношения и с Харальдом Синезубым.

Однако вскоре Хокон стал проводить большую часть времени в кровати. Он ел и пил не больше, чем требовалось, чтобы поддержать силы. Но он говорил, что не болен; ему просто было необходимо думать, думать много и глубоко. Часто он проводил ночи без сна и не отвлекался ни на какие малозначащие дела; даже не вспоминал о женщинах, без которых прежде не проводил ни одной ночи. Он допускал к себе лишь несколько человек, и среди них был Харальд Золотой. Они входили с любопытством, а выходили с чувством благоговения. Это было неслыханно. Независимо от их веры они вспоминали о Мимире, том самом, с головой которого Один держал совет.

Гуннхильд знала лишь те новости, которые доставляли мореплаватели. Там, вдали, возвышалась стена, все двери которой были наглухо заперты. Ласточка не могла ни видеть, ни слышать того, что происходило под крышами. Тень не могла проскользнуть мимо сил, стоявших на карауле, были ли то святые Харальда Синезубого, ненавидящие колдовство, или ястреб-валькирия ярла Хокона. Гуннхильд видела их в видениях, когда темными ночами била в бубен и пела заклинательные песни. Когда же она бросала руны, то они не показывали ничего осмысленного. Это само по себе служило дурным предзнаменованием.

И лишь позже — слишком поздно — она что-то узнала.

Несмотря на приближавшуюся зиму, корабли все еще резали волны морей, окружавших королевства. И Хокон послал в Траандхейм один из своих драккаров с командой из преданных ему людей, принадлежавших к самым почитаемым семействам. Корабль, никем не замеченный, вошел в маленькую бухту; там его хорошо спрятали и оставили. Прибывшие купили лошадей у окрестных жителей, которые всей душой стремились помочь, чем могли, и отправились в объезд Траандло. Они посещали поселение за поселением и вели беседы с бондами, которых больше всего уважали в округе. Они слушали рассказы о том, насколько плохо приходится трондам при короле Эрлинге, а сами уговаривали народ готовиться к тому, чтобы зимой собраться и убить его. Прежде чем братья смогут отомстить, наступит лето, возвратится ярл Хокон и освободит их.

Так оно и вышло. На Рождество, когда Эрлинг пировал с присягнувшими ему ярлами областей, лежавших в глубине страны, войско, собравшееся со всего Траандло, смело его стражу и ворвалось в дом, подобно тому, как в бурный день прилив врывается в каменистую бухту. Много бондов были убито, но дружинников полегло больше, а вместе с ними погиб и король.

В эти скудные годы народу удавалось мало чего сберечь для того, чтобы принести в жертву богам. И потому мятежники повесили тех своих врагов, которых им удалось захватить живьем, а костры, зажженные в честь богов, ярко пылали. Таким было жертвоприношение с просьбой о лучшем будущем.

Эта новость прилетела на юг, к Гуннхильд, быстрее, чем могли бы ее донести лошадиные копыта или корабельный киль. Она пробудилась глубокой ночью от крика. Потом долго лежала без сна. Но не плакала. Пока еще не плакала. А возможно, и никогда больше не заплачет. Возможно, все слезы, что имелись у нее, уже были истрачены.

Утром она велела позвать к ней Харальда Серую Шкуру. Одного.

— Эрлинг мертв, — сказала она сыну, когда тот закрыл за собой дверь.

Он уставился на нее.

— Что? Откуда ты знаешь?

— Из сна.

Он нахмурился.

— Тебе приснился кошмар?

— Да, но этот был правдив.