Длина волос достигала нескольких метров, и, чтобы полностью растянуть их, Хучжу прошла несколько шагов и упёрлась коленями в край кровати. Удерживая волосы на локте, мой приятель бережно и нежно втыкал в них гребень и проводил им назад, участок за участком, прядь за прядью. На самом деле расчесать их было просто невозможно, такие толстые, тяжёлые, скользкие — их и разделить-то нельзя, не то что причесать… Он скорее поглаживал их, льнул к ним, проникался ими, роняя на них слёзы, которые стекали с них, как капельки воды с пёрышек уток-мандаринок.

Вздохнув, Хуан Хучжу стала снимать всё, что на ней было. Мой приятель стоял, обалдело глядя на происходящее, метрах в двух от неё, с волосами в руках — как мальчик в храме, несущий шлейф невесты.

— Что ж, исполним чаяния твоего сына… — чуть слышно промолвила Хучжу.

Весь в слезах, раздвигая эти волшебные волосы, словно нависшие ветви ивы, мой приятель шаг за шагом двинулся к ней. Она встала на колени на кровати, чтобы принять его.

Они соединились так не раз и не два, но когда он вознамерился повернуть её лицом к себе, она бесстрастно бросила:

— Погоди, разве собаки не так это делают?

Вскоре после наступления нового 2000 года на площади перед железнодорожным вокзалом Гаоми появились два поводыря с дрессированной обезьяной. Вы, любезные читатели, наверняка догадались, что эта обезьяна была ещё одним перевоплощением Симэнь Нао после того, как он уже перерождался ослом, волом, хряком и псом. Конечно же, это был самец, и, конечно же, не маленькая обезьянка, к каким мы привыкли, а крупная мартышка. Шерсть зеленовато-серая, без блеска, как полувысохший мох. Глаза поставлены очень близко, глазницы глубокие, взгляд недобрый. Уши, похожие на гриб линчжи,[295]прижаты к черепу. Морда задрана кверху, рот раскрыт, верхней губы почти нет, и зубы всегда ощерены. В общем, облик свирепый. В то же время в красной безрукавке она выглядела вроде бы очень потешно. На самом деле и не скажешь, злая она или забавная… Разве не все обезьяны такие, если на них что-то надеть?

С шеи обезьяны свисала тонкая цепочка. Другой конец цепочки был намотан на запястье молодой девушки. Нет нужды говорить, любезные читатели, — вы тоже, верно, догадались, что это была затерявшаяся на несколько лет Пан Фэнхуан. А молодой человек вместе с ней — не кто иной, как тоже пропавший на несколько лет Симэнь Хуань. Оба одеты неважно, пуховики настолько замызганы, что и изначальный цвет не определишь. Джинсы на обоих изношены до невозможности, обувь хоть и грязная, но вроде бы известной марки. У Фэнхуан волосы выкрашены в золотистый цвет, брови выщипаны в тонкую линию, в левой ноздре серебряное колечко. У Симэнь Хуаня волосы красные, на правой брови тоже пирсинг, колечко из золота.

В последние годы Гаоми развивался стремительно, но по сравнению с большими городами всё же был не так велик. Пословица гласит: «Когда лес большой, каких только птиц там нет». А вот если лес маленький, птиц там не так уж и много. Поэтому появление этих двух «странных пташек», да ещё со злобной обезьяной, привлекло всеобщее внимание. Тут же нашлись доброхоты, которые побежали докладывать о них в привокзальный полицейский участок.

Неизвестно откуда собравшаяся толпа образовала круг, а это было как раз то что надо Симэнь Хуаню и Фэнхуан. А тут ещё он достал из рюкзака медный гонг и принялся колотить в него. На звуки гонга зевак собралось ещё больше, на площади вскоре стало не протолкнуться. Те, у кого зрение было поострее, узнали Пан Фэнхуан и Симэнь Хуаня. Но большинство не отрывали глаз от обезьяны, им было не до поводырей.

Симэнь Хуань выбивал на гонге чёткий ритм, а Фэнхуан ослабила на всю длину намотанную на руке цепочку, чтобы предоставить обезьяне большую свободу. Потом тоже достала из рюкзака немудрёный реквизит — соломенную шляпку, небольшое коромысло, маленькие корзинки, курительную трубку — и положила рядом.

Под звуки гонга она вдруг запела хрипловатым голосом, но не без изящества. Обезьяна встала на задние лапы и пошла по кругу. Она ковыляла на кривых ногах, волоча хвост по земле и оглядываясь по сторонам.

Медный гонг гремит — дан, дан, дан!

Звучит внушительно для нас, обезьян.

В горах Эмэйшань[296] я дао обрёл,

В родные края поклониться пришёл.

Хочу представленье землякам показать —

Пусть не забудут награду подать.

— Посторонись! Посторонись!

Расталкивая толпу зевак, в круг напористо протискивался недавно назначенный заместителем начальника привокзального полицейского участка Лань Кайфан. Он словно родился полицейским и за два года работы в криминальной полиции уже дважды был отмечен за отличную службу; ему не исполнилось ещё и двадцати, а его в порядке исключения выдвинули в начальники. Район вокзала всегда был беспокойным, и то, что его назначили в тамошний участок заместителем, говорило, что в управлении его способности ценили.

А ну, как старик в своей шляпе и с трубкой,

Руки за спиною, идёт на базар…

Распевая, Фэнхуан бросила соломенную шляпку прямо перед обезьяной, которая схватила её и мгновенно нахлобучила себе на голову. Фэнхуан швырнула и трубку, а обезьяна, ловко подпрыгнув, поймала её и засунула в рот. Затем завела руки назад, ссутулилась, выгнула ноги колесом, покачивая головой в разные стороны и вращая белками глаз, — ну ни дать ни взять прогуливающийся старик. Её представление вызвало взрыв смеха и аплодисменты.

— Дорогу! В сторону! — протискивался вперёд Кайфан.

Когда он услышал о поводырях с обезьяной, сердце у него ёкнуло. В городе давно ходили слухи о том, что Симэнь Хуаня и Пан Фэнхуан нелегально переправили в одну из стран Юго-Восточной Азии, где он стал рабочим, а она — проституткой. Другие говорили, что они умерли там от передозировки наркотиков. Но Кайфан всегда чувствовал, что оба живы, а главное, что жива Фэнхуан. Вы, любезные читатели, конечно, не забыли, как он порезал себе палец, чтобы продемонстрировать ей волшебную силу волос Хучжу, и это, несомненно, отпечаталось у него глубоко в душе… Он сразу понял, что это вернулись они, оставил все дела и помчался на привокзальную площадь. Пока он добирался туда, почти всё перед глазами закрывал образ Фэнхуан. В последний раз он видел её на похоронах бабушки. В белоснежном пуховике, вязаной шапке, с лицом, раскрасневшимся от мороза, она походила на «прозрачную как лёд, чистую как яшма»[297]принцессу из детской сказки. Имея дело с преступными элементами, Кайфан уже загрубел душой, но от звука её хрипловатого голоса у него выступили слёзы.