— переводом первостепенно важного памятника китайской мысли III в. до н. э. «Люйши чунь-цю» («Весны и осени господина Люя»), который ему «передала» проф. Л. Д. Позднеева, одна из основательниц Института, воспитавшая целое поколение отечественных синологов. Чувство самой глубокой признательности к ней Григорий Александрович сохранил навсегда[384]. В 1970 г. Григорий Александрович закончил институт, защитив диплом по «Люйши чуньцю». В 1970-1972 гг. он проходил воинскую службу, в 1972-1974 гг. работал в главной редакции Дальнего Востока АПН, в 1974-1976 гг. — в Институте востоковедения АН СССР. В 1976-1984 гг. он преподавал китайский язык в одной из войсковых частей и работал под руководством другого крупного синолога, Л. Е. Померанцевой, над диссертацией «Весны и осени Люй Бувэя» как литературный памятник», которую в 1982 г. и защитил в МГУ. В 1984 г. Григорий Александрович вернулся в Институт востоковедения, в котором проработал до 1991 г. С 1991 г. он был сотрудником Института философии РАН (сектор восточных философий), а с 1995 г. заведовал кафедрой восточных языков в Российском государственном гуманитарном университете (РГГУ). В 1996-1999 гг. Григорий Александрович, не оставляя должности заведующего кафедрой, исполнял в РГГУ также обязанности директора-организатора Института исторической и культурной антропологии. 23 августа 2000 г. Григорий Александрович скоропостижно скончался в расцвете своих творческих и учительских дарований.

Пытаясь обозначить неопределимое — основной вектор духовного облика Григория Александровича, можно выделить прежде всего его особый духовный аристократизм. Этот аристократизм проявлялся в совершенном бескорыстии (не только материальном, но и духовном), презрении к обычным «престижным» благам этого мира и подлинном смирении, при том что Григорий Александрович был человеком не только исключительных дарований, но и глубочайшей эрудиции, отнюдь не ограничивавшейся китайской культурой; в знании же последней его вряд ли, видимо, из здравствующих ныне отечественных синологов кто-либо превзошел.

Хотя Григорий Александрович считал себя преимущественно филологом и текстологом и о философии высказывался нечасто и достаточно «аскетично», ему, однако, принадлежит весьма весомый вклад в изучение истории китайской мысли. Прежде всего — благодаря осуществленному им (впервые на русском языке) переводу «Люйши чуньцю», над которым он работал почти три десятилетия и который постоянно «совершенствовал», чтобы сделать доступным для русскоязычного читателя восприятие стиля китайского мышления. «Весны и осени Люй Бувэя» традиционно относятся к жанру философской «эклектики» (цза цзя), но на деле речь идет скорее о компендиуме основных мировоззренческих систем, которые циньский сановник стремился согласовать для выработки основы имперской идеологии (считается, что составителями текста, работавшими под началом Люй Бувэя, были представители самих «синтезируемых» школ). Поэтому то, что для местной традиции было «эклектикой», для историка философии есть энциклопедия китайской мысли. Одновременно в этой энциклопедии, как показал сам же Г. А. Ткаченко, предпринята весьма масштабная попытка создания целостной натурфилософской модели мира как системы-космоса в виде единства, подчиняющегося всеобщему закону мировой гармонии («эмпирическая» музыка здесь мыслится лишь как одно, хотя и важнейшее из ее проявлений). Данное, гармонически устрояемое единство обозначается как «великое единое» (тай и), которое переводчик рассматривал в качестве метафоры дао как универсального алгоритма мироздания, мыслимого в виде живого организма. Это преимущественное внимание к общекосмическим законам и процессам универсума позволяет каждому, заинтересованному в истории китайской мысли, видеть в «Люйши чуньцю» первостепенный источник по даосскому мировоззрению, различные направления которого и получили в нем отражение.

Г. А. Ткаченко предстает в настоящем издании и как переводчик «Дао дэ цзина» — памятника, который для каждого, хотя бы что-то слышавшего о духовной культуре Китая, не нуждается уже ни в какой рекомендации. Хотя переводов этого текста на разные европейские языки (включая русский) более чем достаточно, каждая новая серьезная попытка его перевода-интерпретации (а перевод текста такого рода не может быть иным) может считаться определенной вехой в историко-философской синологии.

Разработка Григорием Александровичем ключевых терминов китайской мысли представлена в его хорошо известной синологам монографии (ставшей в настоящее время уже библиографической редкостью), посвященной мировоззренческим моделям китайской культуры, отраженным в «Веснах и осенях Люй Бувэя», — «Космос, музыка, ритуал. Миф и эстетика в «Люйши Чуньцю» (М.: Восточная литература, 1990). Новаторские прочтения системообразующих, каркасных понятий китайского мировоззрения (достаточно обратить внимание хотя бы на трактовку дао как «искусства») и стремление представить «великое единое» в китайской культуре в виде «синергии» космологии, эстетических представлений и социальной дидактики не могут остаться без внимания любого заинтересованного в изучении китайской мысли читателя. Будучи убежденным противником модернизации китайской мысли и отрицая поэтому наличие в древнем Китае эстетической теории в новоевропейском смысле, Григорий Александрович рассматривал китайское эстетическое в контексте представлений о прекрасном и гармонии в символическом поведении и ритуале. Именно в этом ключе им были исследованы такие основополагающие категории китайской мысли, как ли (ритуал), шань (благо), мэй (красота) и само понятие «вэнь» (культура). Реальным вкладом в изучение китайской мысли следует считать и те энциклопедические статьи, которые были включены в его книгу «Китайская культура. Словарь-справочник» (М.: Муравей и др., 1999), за границы жанра «словаря-справочника» по своей идентичности вполне выходящую, среди коих по своей значимости выделяется статья «Натурфилософия», а также помимо статей, посвященных основной персоналии и мировоззренческим текстам, этюд «Даосская философия».

Из-под пера Григория Александровича вышли и малоизвестные читателю, но весьма содержательные историко-философские миниатюры. Одна из них посвящена исследованию происхождения ярко вспыхнувшей, но рано задутой ветром истории школы древнекитайских апоретиков, или китайской софистики мин цзя («школа имен»), которая большинством синологов рассматривалась в рамках конфуцианства. Григорий Александрович убедительно доказал, основываясь на текстологических критериях (сведения о китайских «номиналистах» в «Чжуанцзы» и «Люйши чуньцю»), а также на схождениях в самом парадоксалистском стиле мышления, что древнекитайские апоретики вышли из даосской традиции. Он указал также на то, что в соответствующих текстах «им приписана вполне определенная функция — служить постоянными оппонентами даосов в спорах, оттачивающих полемическое мастерство сторон»[385].

Сказанное означает, что, как и в Греции или Индии (следовательно, во всех трех автохтонных традициях философии), в Китае начальные этапы теоретизации мировоззренческих проблем были связаны с появлением на авансцене интеллектуальной жизни профессиональных диалектиков, которые, «раздразнив» дискурсивную мысль своими доказательствами любого тезиса и контртезиса (лучший пример — «Двоякие речи», учебник эристики, принадлежавший скорее всего знаменитому софисту Горгию Леонтинскому), закладывали возможности для авторефлексии соответствующей культуры.

Современная гуманитарная культура нуждается именно в такой, чрезвычайно тщательной, неспешной на обобщения, филологически выверенной работе над источниками по истории мысли, которая демонстрируется в немногочисленных, но превосходно выполненных исследованиях Г. А. Ткаченко, безупречный стиль которых наглядно контрастирует с весьма распространенным в настоящее время «наукообразием», призванным, как правило, компенсировать отсутствие точности в знании и ясности в