шому скачку». Другой особенностью стало создание 24 тысяч «народных коммун»—новых крестьянских хозяйств, организованных в 1958 году всего за два месяца. Народные коммуны были целиком и полностью коммунистическим институтом. Ибо коллективизации подверглись не только все аспекты крестьянской жизни, включая семейный быт—в частности, появились общественные ясли, освободившие женщин от домашних дел и ухода за детьми, в результате чего они смогли отправляться на полевые работы наравне с мужчинами. Было предусмотрено бесплатное распределение шести важнейших услуг, заменивших зарплату и денежный доход и включавших обеспечение продуктами, медицинское обслуживание, образование, похороны, посещение парикмахерской и кинотеатра. Впрочем, система не прижилась. Довольно скоро от нее пришлось отказаться из-за пассивного сопротивления крестьян, хотя, прежде чем это случилось, новая политика вкупе с силами природы (как во время сталинской коллективизации) успела вызвать массовый голод 1960—1961 годов.

В каком-то отношении вера Мао в возможность волевого преобразования общества основывалась на его вере в «народ», готовый обновиться и творчески, с традиционным для китайцев энтузиазмом, принять участие в великом марше в будущее. Эта вера в целом была романтической верой художника; впрочем, по мнению специалистов, художника не очень хорошего. («Это лучше картин Гитлера, но хуже картин Черчилля»—так отозвался о творчестве Мао британский ориенталист Артур Уэйли.) Та же вера заставила Мао, несмотря на скептицизм других коммунистических лидеров, в 1956—1957 годах призвать старую интеллигенцию к участию в кампании «ста цветов»; вождь решил, что под влиянием революции и, возможно, вдохновляясь его личным примером, интеллектуалы уже успели переродиться. («Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ».) Когда, в полном соответствии с предвидением более трезвых товарищей, стало очевидно, что освобождение мысли отнюдь не привело к единодушному славословию нового порядка, Мао укрепился в своем естественном недоверии к интеллигенции. Все это найдет отражение в политике «культурной революции», когда высшее образование практически прекратило свое существование, а интеллектуалов принудительно отправляли на «трудовое перевоспитание» в деревню*. Но вот вера Мао в крестьян, призванных решать все производственные проблемы «большого скачка» на основе «соревнования всех школ» (т. е. школ местного кре-

* В 197° году общее количество студентов во всех китайских «учреждениях высшего образования» составляло 48 тысяч человек; в технических вузах обучались 23 тысячи студентов (1969), а в педагогических—15 тысяч (1969). Отсутствие каких-либо сведений об аспирантских программах, скорее всего, говорит об огсугсгвии таков^1х. В 1970 Г°ДУ к изучению естественных иаук нристунили 4260 студентов, а социальных иаук — 90 студентов. И это в стране с населением в 8зо миллионов человек (China Statistics, Tables Гг/-4, 7*7A Крах социализма 497

стьянского опыта), ничуть не пострадала. Ведь Мао—причем подтверждение этой мысли он также черпал из диалектики Маркса—был совершенно убежден в необходимости борьбы, конфликта и постоянных противоречий. Китайский лидер считал их не только имманентными существованию,

но и способными предотвратить возврат Китая к прежней социальной модели, для которой принципы неизменности и гармонии стали источником слабости. Следовательно, революцию и сам коммунизм нужно было спасать от вырождения путем постоянного возобновления борьбы. И потому революция должна была длиться вечно.

Маоистская политика представляла собой «сочетание крайних форм вес-тернизации и частичного возвращения к традиционным моделям». Традиционной являлась прежде всего структура власти — ведь в китайской империи (по крайней мере, в периоды сильной, а значит, и легитимной императорской власти) естественными считались безграничное могущество правителя и столь же безграничная покорность подданных (Ни, 1966, p. 241). Тот факт, что 84% крестьянских хозяйств безмолвно подверглись коллективизации в течение одного только 1956 года, причем без эксцессов, присущих коллективизации в СССР, говорит сам за себя. Для китайских лидеров, как и для советских коммунистов, первейшим приоритетом выступала индустриализация. Убийственная абсурдность «большого скачка» была обусловлена в первую очередь убеждением нового китайского (и советского) режима в том, что сельское хозяйство способно одновременно обеспечивать промышленное перевооружение и поддерживать себя, причем без каких-либо капиталовложений со стороны государства. На практике это означало замену «материальных» стимулов на «моральные», что с поправкой на китайскую действительность выливалось в замену технологий (которых не было) на практически безграничное количество мускульной силы (которая имелась в достатке). В то же время деревня со времен освободительной войны оставалась главной опорой созданной Мао системы, причем в отличие oi СССР «большой скачок» сполна затронул и ее. Вопреки советскому опыту, в маоистском Китае не наблюдалось массовой урбанизации. Лишь в 1980-6 годы доля сельского населения снизилась до Зо%. Как бы ни шокировали нас крайности правления Мао, под началом которого бесчеловечность и обскурантизм сочетались с сюрреалистическими глупостями откровенной мании величия, не стоит забывать о том, что по сравнению с ужасающе бедными странами третьего мира дела в Китае обстояли не так уж плохо. Под занавес эпохи Мао душевые показатели потребления продуктов китайцами (в калориях) даже несколько превышали среднеарифметический мировой уровень. Эти цифры были выше, чем в четырнадцати странах Латинской Америки и в тридцати восьми африканских странах. На азиатском фоне Китай также смотрелся неплохо, опережая почти все страны Южпой и Юго-Восточной Азии, за исключением Малайзии и Сингапура 49" Времена упадка

(Taylor/ Jodice, 1983, Table 4.4). Средняя продолжительность жизни возросла с 35 лет в 1949 году до 68 в 1982 во многом благодаря значительному (не считая периода великого голода) падению уровня смертности (Liu, 1986, р. 323—324). Поскольку население Китая (даже с поправкой на голод) с 1949 по 1976 год увеличилось примерно с 540 до 950 миллионов человек, очевидно, что китайской экономике удавалось прокормить растущее население, причем даже несколько лучше, чем в начале 1950-х годов, и чуть-чуть улучшить его снабжение одеждой (China Statistics, Table Trs.r). Система образования (включая начальную ступень) значительно пострадала как в силу голода—тогда посещаемость учебных заведений упала на 25 миллионов человек,—так и от эксцессов «культурной революции», снизившей ее еще на 15 миллионов. Тем не менее в год смерти Мао в начальной школе училось в шесть раз больше детей, чем в год его прихода к власти,—т. е.

96 % всех детей страны по сравнению с 50% в 1952. Хотя в 1987 году более четверти населения старше 12 лет оставалось неграмотным или «полуграмотным»—для женщин этот показатель составлял 38 %,—не стоит забывать, что китайская письменность исключительно сложна и только небольшое число родившихся до 1949 года китайцев сумели овладеть ею в полной мере (China Statistics, p. 69, 70—72, 695)- Скорее всего, западным скептикам достижения этого периода не покажутся убедительными, хотя на Западе было немало людей, сочувствующих китайцам. Но индийские или индонезийские наблюдатели, а также большинство изолированных от мира китайских крестьян, живущих идеалами своих отцов, Оценят достижения Мао достаточно высоко. Тем не менее бесспорно то, что после революции отношения Китая с другими странами значительно осложнились. В особенности это касается его капиталистических соседей. Хотя в годы правления Мао (1960—1975) ВНП на душу населения рос весьма впечатляющими темпами, Китай все же отставал от Японии, Гонконга, Южной Кореи и Тайваня, с которыми не могли не сравнивать свою страну китайские аналитики. В целом же высокий на первый взгляд китайский ВНП не превышал ВНП Канады, уступал ВНП Италии и составлял всего четверть ВНП Японии (Taylor/Jordice, Tables 3-5, 3-6). Бесперспективный курс, избранный «великим кормчим» с середины 1950-х годов, удавалось проводить только потому, что Мао в 1965 годуй при поддержке военных поддержал анархическое движение «красных охранников» —хунвейбинов, натравив их на сомневающихся партийных руководителей и интеллектуалов. На какой-то период «великая культурная революция» парализовала Китай; так продолжалось до тех пор, пока Мао с помощью армии не восстановил порядок и прежнюю систему партийного контроля. Впрочем, к тому моменту Мао доживал последние дни, а реальная поддержка его курса была не слишком велика. В итоге маоизм не пережил смерти своего основателя, наступившей в 1976 году, и последовавшего за нею ареста «банды четы-Крах социализма 499