я слишком ловок, чтобы попасться здесь, в наших краях. Но теперь я, право, не знаю. — Он поглядел на Грима, и его лицо, истомленное бессонницей, было ласковым, насмешливым и непроницаемым, как всегда. — Юстас, — сказал он, — ты куда-то не туда заехал.

— Да, пожалуй, — сказал Грим. — Я приехал повидать…

— Он уплатил дорожную пошлину, — сказал Лэмп Сноупс, приказчик, который сидел, по обыкновению, на единственном стуле, загораживая дверь. — Хочешь запретить ему ездить по йокнапатофским дорогам, что ли?

— Нет, конечно, — сказал Рэтлиф. — Ежели он уплатил пошлину где следует, пускай едет хоть сквозь эту лавку да заодно и сквозь дом Билла Варнера.

Все, кроме Лэмпа, засмеялись.

— Что ж, может, я так и сделаю, — сказал Грим. — Я приехал сюда повидать… — Он замолчал, глядя на Рэтлифа. Он сидел на корточках, не двигаясь, держа в одной руке дощечку, а в другой — открытый нож. Рэтлиф тоже смотрел на него.

— Разве ты не мог повидать его вчера вечером? — сказал он.

— Кого это я мог повидать вчера вечером? — сказал Грим.

— Как мог он повидать кого-то на Французовой Балке вчера вечером, когда его вчера здесь не было? — сказал Лэмп Сноупс. — Иди в дом, Юстас. Обед, верно, готов. Я тоже сейчас приду.

— Но мне… — сказал Грим.

— Тебе надо еще сегодня отмахать двенадцать миль до дому, — сказал Сноупс. — Иди же. — Грим еще мгновение глядел на него. Потом встал, спустился с крыльца и пошел по дороге. Рэтлиф не смотрел ему вслед. Он смотрел теперь на Сноупса.

— Юстас на этот раз у тебя, что ли, столуется? — спросил он.

— Он столуется у Уинтерботома, там же, где я, — хрипло сказал Сноупс. — И там же, где другие, которые платят за это деньги.

— Ну конечно, — сказал Рэтлиф. — Только зря ты его так быстро отсюда спроваживаешь. Ведь Юстас не очень-то ездит в город, мог бы день-другой побыть хоть здесь, поглядеть что и как, посидеть на галерее у лавки.

— Сегодня к ужину он будет уже дома, — сказал Сноупс. — Поезжай да погляди сам. Он и моргнуть не успеет, а ты уж будешь у него на заднем дворе.

— Ну конечно, — сказал Рэтлиф, и его истомленное бессонницей лицо было ласковым, мягким, непроницаемым. — А Флем когда вернется?

— Откуда? — хрипло сказал Сноупс. — Из гамака, где он прохлаждается вместе с Биллом Варнером или дрыхнет? Да, уж видно, никогда.

— Вчера он вместе с Биллом и женщинами был в Джефферсоне, — сказал Фримен. — Билл сказал, что нынче они вернутся.

— Ну конечно, — сказал Рэтлиф. — Иной раз больше года пройдет, покуда отучишь молодую жену от мысли, будто деньги только для того и существуют, чтобы по магазинам бегать. — Он стоял на галерее, прислонившись к столбу, спокойно и непринужденно, словно никогда в жизни не знал, что такое спешка. Значит, Флем Сноупс не хотел, чтоб об этом знали. А Юстас Грим… — Тут у него в голове опять что-то шевельнулось, но только через три дня он понял в чем дело, хотя теперь думал, что все знает, все видит насквозь. — …а Юстас Грим здесь со вчерашнего вечера или, уж во всяком случае, с той минуты, как мы услыхали стук копыт. Может, они оба ехали на этой лошади, может, именно потому стук и был такой громкий». Он и это мог себе представить — Лэмп Сноупс и Грим на одной лошади, мчатся, скачут в темноте во весь опор назад, к Французовой Балке, а Флема Сноупса там еще нет, он вернется только днем. «Лэмп Сноупс не хотел, чтоб и об этом знали, — подумал он, — и Юстаса Грима спровадил, чтоб не дать никому с ним поговорить И Лэмп не просто встревожен и взбешен: он боится. Они могли даже найти спрятанную бричку. Вероятно, так оно и было, и они узнали, по крайности, одного из тех, кто копал в саду; и теперь Сноупсу нужно не только столковаться с двоюродным братом через своего доверенного, Грима, но еще, чего доброго, придется иметь дело с таким человеком, который (Рэтлиф подумал это без всякого тщеславия) играючи может его переторговать». Погруженный в свои мысли, озабоченный, но, как всегда, непроницаемый, он раздумывал о том, что даже Сноупс не может чувствовать себя в безопасности от другого Сноупса. «Да, надо спешить», — подумал он. Он отошел от столба и шагнул к крыльцу. — Ну, я пойду, — сказал он. — До завтра, ребята.

— Пойдем ко мне обедать, — сказал Фримен.

— Большое спасибо, — сказал Рэтлиф. — Я сегодня поздно позавтракал у Букрайта. А мне еще надо получить деньги по векселю за швейную машинку с Айка Маккаслина и засветло вернуться сюда.

Он сел в бричку и, повернув лошадей, снова выехал на дорогу. Лошади с места взяли свой обычный аллюр и побежали рысцой, быстро перебирая короткими ногами, но не очень-то резво, пока не миновали дом Варнера, за которым дорога сворачивала к ферме Маккаслина, и теперь бричку уже не было видно с галереи. Тогда они прибавили ходу, кнут гулял по их мохнатым спинам, выбивая пыль. Рэтлифу нужно было проехать около трех миль. Он знал, что через полмили начнется извилистый, малоезженый проселок, но езды там всего минут двадцать. Время едва перевалило за полдень, а Варнеру, надо полагать, никак не раньше девяти утра удалось вытащить свою жену из джефферсонского женского комитета содействия церкви, в котором она состоит. Рэтлиф одолел проселок за девятнадцать минут, подпрыгивая на ухабах и оставляя позади клубы пыли, потом в миле от Французовой Балки остановил взмыленных лошадей, потом свернул на джефферсонскую дорогу, по которой еще полмили проехал рысью, сдерживая лошадей, чтобы дать им постепенно остыть. Но коляски Варнера все не было, и он пустил лошадей шагом и ехал так, пока не поднялся на холм, с которого мог видеть дорогу далеко вперед, и тут свернул на обочину, в тень, и остановился. Теперь он остался и без обеда. Голод не очень мучил, и хотя с утра, после того как он ссадил старика и повернул назад, в Балку, его неодолимо клонило ко сну, теперь и это прошло. Он сидел в бричке, обмякший, болезненно щурясь от яркого света, а лошади (он никогда не пользовался удилами) выпростали морды из узды и, вытянув шеи, щипали траву. Он знал, что проезжие могут увидеть его здесь; некоторые даже поедут потом через Французову Балку и расскажут там, что видели его. Но он подумает об этом после, когда придет нужда. Он как бы сказал себе: «Теперь я могу хоть немного передохнуть».

А потом он увидел коляску. И прежде, чем кто-нибудь в коляске успел его