Белопольский подошёл к биологу.

— Я вам приказываю! — сказал он холодно, — пистолет!

И так сильна была привычка беспрекословно подчиняться этому человеку, что Коржевский отдал оружие. Потом он упал лицом вниз и замер.

— Ваше! — повернулся Белопольский к Второву.

Молодой инженер пожал плечами.

— Возьмите, если хотите, — сказал он, вынимая пистолет из кармана. — Мне он совершенно не нужен. Но только на мой счёт вы могли бы быть спокойны. Я звездоплаватель, а не истеричная барышня.

Последние слова он адресовал Коржевскому, вспомнив средство, применённое Мельниковым к нему самому.

— Хорошо! — сказал Белопольский. — Оставьте у себя. — Он замолчал, точно погрузившись в свои тайные мысли, потом прибавил: — С нашей смертью не оканчивается звездоплавание. Многие в будущем не раз попадут в тяжёлое положение. Какой же пример должны мы им оставить? Как вести себя? Ведь нас найдут, рано или поздно. Причина нашей смерти станет известна. Покончить с собой — чего проще! Мы должны думать не о себе, — с нами всё кончено, — а о других. Не создавать прецедента.

Коржевский сел на полу. К удивлению Второва, его лицо было совсем спокойно.

— Вот об этом я не подумал, — сказал он. — Вы правы, Константин Евгеньевич!

— Следовало подумать.

Второв рассмеялся. Тон Белопольского, которым он сказал эти два слов, был добродушно ворчлив и до смешного не соответствовал смыслу разговора. Словно не о жизни и смерти шла речь, а о чём-то совсем незначительном.

В течение следующих двадцати четырёх часов фаэтонские автоматы действовали исправно. За это время звездоплаватели снова заснули на восемь часов, несмотря на опасение не проснуться больше.

Наступил двенадцатый день пребывания на Церере.

К вечеру этого дня перебои в подаче воздуха стали принимать угрожающий характер. Пришлось впервые прибегнуть к земному кислороду, открыв кран баллона.

— Не попробовать ли нам перейти в другое помещение? — предложил Второв.

И верно. Могло случиться, что испортились те автоматы, которые питали кислородом и очищали воздух только в этом отсеке, а другие могли сохранить «жизнеспособность». Фаэтонские механизмы были весьма разумны и могли не действовать там, где никого не было.

Но увы! Куда бы они ни переходили, везде было одно и то же. Очевидно, всё управление воздухом, на всём корабле, питалось от одного источника.

Не оправдалась и эта, последняя надежда.

Они вернулись «домой».

Время остановилось для них. Каждый ушёл в себя, по-своему готовясь встретить близкую смерть. Говорили очень редко, скупыми, отрывистыми фразами. Да и о чём было говорить!

Когда подходило время сна, они засыпали с тайной надеждой, что задохнутся во сне и не проснутся.

Осталось два баллона с кислородом. Если фаэтонские автоматы не остановятся окончательно, с этим подспорьем можно будет прожить ещё несколько дней.

Коржевский больше не заикался о самоубийстве. И хотя Белопольский никуда не мог запереть отнятый пистолет и он лежал в углу совершенно открыто, биолог ни разу не взглянул на него. Он понял, что их долг вытерпеть до конца. Ради тех, кто будет продолжать дело, от которого оторвали их троих воля случая и человеческая ошибка.

С упрямством, удивительным даже для него самого, Белопольский упорно продолжал наблюдать звёзды и записывать итоги.

Так прошло ещё два земных дня.

Признаков окончательной остановки автоматов не появлялось. Они продолжали работать, — с частыми перебоями, но работали. И постепенно у троих людей снова начала появляться надежда, от которой они совсем было отказались.

«Кто их знает! — думал каждый из них. — Может быть, они проработают так и все три месяца».

Два баллона всё ещё оставались полными.

И к троим людям вернулась жизнь. Как прежде, они вели частые к длительные беседы, ели с аппетитом. И по-прежнему экономили воду.

Удивительно это свойство человека — приспосабливаться к любым условиям, привыкать даже к мысли о смерти! Удивительно, трудно объяснимо, но совершенно бесспорно!

Утро (земное) на пятнадцатый день совпало с утром на Церере. Относительно звездолёта и относительно далёкой Москвы Солнце взошло одновременно. И, по странной случайности, звездоплаватели проснулись в момент восхода.

От внимания Белопольского не ускользнуло это совпадение Он скачал о нём своим товарищам.

— Москва! — вздохнул Второв. — Восход Солнца на Земле! Утро и голубое небо, а на нём розовые облака.

Он поднял голову к чёрному, усыпанному звёздами небу Цереры и вдруг стремительно вскочил на ноги.

Соскочили со своих гамаков Белопольский и Коржевский.

Что-то пронеслось со стремительной быстротой прямо над ними. Они успели заметить у близкого горизонта огненную линию, точно в окружающей их пустоте сверкнула длинная молния.

— Болид! — вскрикнул Коржевский.

Белопольский побледнел.

— Болид? — спросил он сдавленным голосом. — Болиды оставляют за собой огненный след, сгорая в атмосфере, раскаляются трением о воздух. Здесь нет воздуха, нет атмосферы.

— Что же это?..

Белопольский ничего не ответил. Он смотрел в ту сторону, где исчез неизвестный предмет, и краска медленно возвращалась на его лицо.

«Неужели?» — беззвучно шептали его губы.

И безумная надежда сжала сердца обречённых людей. Они задыхались от волнения, столь сильного, что, казалось, продлись оно ещё минуту — и человек не сможет больше выдержать это напряжение.

Все трое стояли неподвижно, не спуская глаз с горизонта, точно надеясь, что неизвестное тело, названия которого они не решались произнести даже мысленно, вернётся назад.

Оно не вернулось.

Прошло около трёх минут — и снова, в том же направлении, над ними пронеслось что-то. Мелькнул и исчез на том же месте огненный след… вторично сверкнула молния.

— Несомненно! — сказал Белопольский. — Но как, откуда?!

Было ясно, что-то кружилось вокруг Цереры. Что-то с огненным хвостом позади!

— Звездолёт! Звездолёт! — закричал Второв.

В третий раз пронеслось тело. Они увидели — в лучах Солнца блеснул длинный корпус. Его форма была слишком хорошо знакома!

Космический корабль пролетел над ними четвёртый, пятый, шестой раз.

Откуда он взялся? За пятнадцать суток немыслимо было долететь от Земли до Цереры.

Всё медленнее становился его полёт.

Командир корабля, очевидно, подлетел к Церере на чрезмерно большой скорости и теперь постепенно снижал её, готовясь к посадке.